Выводы к главе 1

國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

10

продолжает военную тему повестями «Борькины пути-дороги» (1980), «День Победы в Чернове» (1980), «Встречи на Сретенке» (1983) и др. В его произведениях обычно отсутствуют внешние события, и центр повествования – перипетии внутренних переживаний героя. Те, чьи произведения шестидесятых годов пользовалось огромной популярностью, также оказали большое влияние на общественное сознание: Василь Быков («Сотников», 1970; «Волчья стая», 1975; «Пойти и не вернуться», 1978), Юрий Бондарев («Горячий снег», 1970), Виктор Астафьев («Пастух и пастушка», 1970;

«Прокляты и убиты», 1995).

1.4 Выводы к главе 1

Русская литература о Великой Отечественной войне развивается с 1941 года до настоящего времени. В процессе ее эволюции в ХХ веке исследователи выделяют четыре периода, каждый из которых имеет свою тематику, свою проблематику, свой пафос и стремится к своему эффекту.

1. 1941 – 1945

На событие войны первыми реагируют публицистика, возбуждающая в сознании читателя образы «долга», «смелости», «подвига», «победы» и др. И появляется эмоциональная лирика о любви, ожидании, вере, и др., успокаивающая взволнованный народ. Эпические жанры, где изображение войны имеет более развернутый характер, разрабатывают темы подвига, образцового бойца, солдатской судьбы. Пафос литературы обусловлен стремлением, с одной стороны, воодушевить население на победу, с другой – создать уверенность в справедливости советской политики.

2. 1946 – 1954:

Жесткая идеологическая политика, запрещающая «пессимизм» и «упадничество», требует текстов, мобилизующих на восстановление страны после войны. В изображении войны государственная критика высоко оценивает художественные тексты, придерживающиеся тенденции помпезного романтизма и ложной эпичности. Темы победы, подвига, готовности фронтовиков участвовать в послевоенной жизни развиваются как в «лакировочном», так и в нравственно-психологическом аспектах.

3. 1955 – 1970:

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

11

В период «оттепели» продолжает развиваться поэзия «фронтового поколения» и формируется течение, получившее название «лейтенантская проза», характеризующаяся изображением «окопной правды» и пафосом ретроспективного восприятия войны как единства «беды» и молодости. Новые веяния определяют склонность творчества писателей-фронтовиков к обрисовке войны как события душевного испытания. Вопросы о человеке в экстремальных условиях, сохранении военной памяти, и др. входят в центр проблематики литературы о войне.

4. 1970 – 1990:

С одной стороны, литература о Великой Отечественной войне в этот период нередко называется «литературой панорамной»: публикуются произведения большего объема – романы-эпопеи и циклы романов. Писатели обращают внимание и на грандиозное зрелище военной деятельности, и на изображения человеческих чувств. С другой стороны, события войны все чаще становятся поводом для изображения сложных нравственных коллизий, когда военный быт и антураж оказываются только фоном для размышлений и действий героев. С середины 1980-х годов особое внимание уделяется изображению «белых пятен» военной истории.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

12

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

13

Глава 2

Тема превращения в солдата в творчестве одного автора

Михаил Александрович Шолохов (1905–1984), родившись в хуторе Кружилине станицы Вешенской Донецкого округа области Войска Донского (ныне Шолоховский район Ростовской области), учился в мужских гимназиях Москвы, Богучара и Вешенской.

Первый писательский опыт молодого Шолохова связан с участием в работе литературной группы «Молодая гвардия», и посещением ее учебных занятий. В 1923 году в комсомольской газете «Юношеская правда» были напечатаны его фельетоны

«Испытании», «Три», «Ревизор», и др.⁵⁰

Если смотреть сквозь все творчество Шолохова, легко заметить, что центральной темой его является конфликт, точнее, политическая и общественная форма конфликта – война: Гражданская, Первая Мировая, и Великая Отечественная. Шолоховед Валентин Осипов, лично знакомый с писателем, пишет: «Память о войне не отпускала Михаила Александровича Шолохова до смерти. Я тому свидетель – несколько раз был у него в предсмертной для него больнице. Так почти в каждом разговоре – а уж как болен! – он обязательно что-то говорил или вспоминал о войне. Но выделю: не о себе в войне, а о тяготах войны и о тех, кто воевал на войне».⁵¹

В 1924 было опубликовано первое художественное произведение М. Шолохова – рассказ «Родинка», затем вышел ряд рассказов, составивших сборники «Донские рассказы» (1925) и «Лазоревая степь» (1926). Сборники представляют собой целостные циклы, соединяющие разнообразные истории общей тематикой судьбы.⁵² «Донские рассказы» посвящены Гражданской войне на Дону. Сборник с натуралистичностью фиксирует трагические события во время безжалостных боев.⁵³ Глубина смысла произведений кроется в том, что в нечеловеческих условиях войны человек старается остаться человеком. Из рассказов можно выделить тексты, описывающие испытания

50 См.: Смирнова С. В. Неразгаданный Шолохов – к 110-летию со дня рождения писателя М. А. Шолохова:

Информационно-библиографическое досье. Волжский: МБУ МИБС, Центральная городская библиотека, Информационно-библиографический отдел, 2015.

51Цит. по: Котовчихина Н. Д. Современный мир и творчество Михаила Шолохова. // Вестник Московского государственного гуманитарного университета им. М.А. Шолохова. 2010. № 3. С. 20.

52 Комирная Н. Ю. Художественная концепция судьбы в «Донских рассказах» М. А. Шолохова.

Автореферат дис. … канд. филолог. наук: Москва, 2005.

53Алешка Т. В. Русская литература первой половины XX века: 1920–1950-е годы. Минск: БГУ, 2009. С. 53.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

14

солдата: «Родинка», «Чужая кровь», «Коловерть», «Шибалково семя», и др.

Огромную известность Шолохову принес роман-эпопея «Тихий Дон» (четыре тома вышли отдельно в 1928–1940), представляющий масштабное повествование о судьбе донского казачества в переломные для истории России годы Первой мировой войны, революций 1917 года и Гражданской войны. Все исследования этого монументального романа невозможно перечислить, зато можно назвать некоторые области имеющихся исследований, такие, как трагический образ героя, особенности художественного повествования, поэтическая онтология⁵⁴, и др. Сюжет этого грандиозного произведения можно кратко обобщить так: метания жизни героя Григория Мелехова на поворотах исторических событий, охватывающих десять лет (1912–1921).

Неудивительно, что в подробных описаниях военных действий обнаруживается эпизод о первом опыте убийства у героя: «Григорий махнул шашкой. Удар с длинным потягом развалил череп надвое. <…> Муть свинцом налила темя. <…> Путано-тяжел был шаг его, будто нес за плечами непосильную кладь; гнусь и недоумение комкали душу».⁵⁵ Также возникает в романе тема превращения в солдата: «…чувствовал, что ушла безвозвратно та боль по человеку, которая давила его в первые дни войны. Огрубело сердце, зачерствело, будто солончак в засуху, и как солончак не впитывает воду, так и сердце Григория не впитывало жалости. С холодным презрением играл он чужой и своей жизнью…»⁵⁶

В «Донских рассказах» и «Тихом Доне» нередко присутствуют эмоциональные герои, которые мечутся из стороны в сторону. Тема произведений часто вертится вокруг проблем человека, решающего неразрешимую проблему, вынужденного, например, выбрать армию Красную или Белую, при том что ни одна из них ему не нравится и воевать он не хочет.

54 См., например: Щеблыкин И. П. Тип художественного повествования в «Тихом Доне» М. А. Шолохова.

// Вестник Московского государственного гуманитарного университета им. М.А. Шолохова. 2009. № 1. С.

28–33; Ершова Н. В. Трагический герой в творчестве М. А. Шолохова и В. М. Шукшина: По романам

«Тихий Дон» и «Я пришел дать вам волю». Автореферат дис. … канд. филолог. наук: Липецк, 2002; Кисель Н. А. Идейно-художественная целостность произведения: «Тихий Дон» М. Шолохова. Автореферат дис. … канд. филолог. наук: Москва, 2002.

55 Шолохов М. А. Тихий Дон. М.: ЭКСМО, 2010. С. 133.

56 Там же. С. 218.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

15

В прозаических текстах о Великой Отечественной войне шолоховским героям уже не нужно определять свою позицию потому, что враг – единственный. Особенности героев этой войны – рассудочность, умение рассказывать и анализировать свою историю. В годы войны Шолохов, будучи военным корреспондентом газет «Правда» и «Красная звезда», лично приняв участие в боях под Смоленском, Ростовом, опубликовал рассказ «Наука ненависти», фронтовые очерки («На Дону», «В казачьих колхозах», «Военнопленные»,

«На юге», и др.) и несколько глав романа «Они сражались за Родину».

В рассказе «Наука ненависти» писатель на основе действительной истории фронтовика Зиновия Фердмана создает образ лейтенанта Виктора Герасимова, один из первых обобщенных образов в русской литературе о Великой Отечественной войне.

Общим местом большинства исследований стала мысль о том, что «Шолохов во всей полноте и многогранности раскрыл душу русского человека – его национальную честь, гордость, бесстрашие, самоотверженность».⁵⁷ Кроме того, рассказ через ряд эпизодов жизни человека на войне (плен, бегство и т.п.) запечатлевает процесс превращения человека в солдата. Исследователь комментирует: «Для писателя важно показать эволюцию героя от нормально-доброго отношения к жизни и даже врагу, – к ненависти».⁵⁸

После войны были напечатаны публицистические тексты автора патриотической направленности: «Слово о Родине», «Свет и мрак», «Не уйти палачам от суда народов!».

Рассказ «Наука ненависти» можно читать как текст, полностью совпадающий с государственной идеологией. В новый литературный период вышедший в 1956 году рассказ «Судьба человека», освободившись от «пут» официального надзора, гуманистически пересматривает проблематику войны. Литературовед Наум Лейдерман замечает, что герой Андрей Соколов является «не сконструированным по идеологическим шаблонам, а живым, знакомым», простым человеком. В своей статье он приходит к заключению, что в «мирообразе», где присутствует борьба между силами, оберегающими и попирающими нравственные идеалы, «как хранитель и защитник»⁵⁹ идеалов выступает простой солдат и отец. Рассматривая этот рассказ с иного угла зрения,

57 Смирнова Г., Сидорова Н. Исполнилось 70 лет со дня первой публикации рассказа М. А. Шолохова «Наука ненависти», 2012. [Электрон. ресурс]. – Режим доступа: http://www.sholokhov.ru/museum/News/2012/n711/

58 Литвиненко Н. А. О рассказе М. А. Шолохова «Наука ненависти»: звонит колокол. // Вестник Московского государственного гуманитарного университета им. М.А. Шолохова. 2009. № 4. С. 24.

59 Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н. Указ.соч. С. 72–78.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

16

другой исследователь предполагает, что в рассказе «Судьба человека» мы видим своего рода партитуру симфонии, в которой владычествует реализм, но одновременно присутствует символизм, связанный, в частности, с аллегорическим значением фамилии героя – «сокола».⁶⁰

2.1 М. А. Шолохов «Наука ненависти» (1942)

Организуя композицию рассказа, автор пользуется приемом «нахгешихте»⁶¹. В начале художественного текста прежде всего обнаруживается итог развития героя, затем рассказывается о событиях, приводящих к этому финалу. Читателям представлен портрет героя лейтенанта Герасимова. У него «энергическое, мужественное» лицо, «передающее безмолвное горе или глубокое и тягостное раздумье». ⁶² Видимо, это человек, пострадавший от войны. Однако пока не понятно, по какой причине лицо этого человека может мгновенно преобразиться, как только он видит фашистов: «смуглые щеки побледнели, под скулами, перекатываясь, заходили желваки, а пристально устремленные вперед глаза вспыхнули... неугасимой, лютой ненавистью». (169) Поведение и реакции Герасимова – результат освоения «науки ненависти». Этот «финал в начале текста» сразу задает тему рассказа.

Повествование Герасимова развивается постепенно. Герой-рассказчик не сразу ведет свою историю к центральной теме – войне, а начинает с мирной жизни. Он коротко рассказывает свою биографию: «До войны работал я механиком на одном из заводов Западной Сибири. В армию призван девятого июля прошлого года. Семья у меня – жена, двое ребят, отец-инвалид» (170). На фоне мирной жизни особенно выделяется нахлынувший удар чрезвычайных обстоятельств. Слова жены («Защищай родину и нас крепко. Если понадобится – жизнь отдай, а чтобы победа была нашей».), отца («Власть-то – твоя, она тебя командиром запаса до войны держала, и должен ты врага бить крепко».) и секретаря райкома («Иди, бей гадов беспощадно! Парторганизация на

60 Лю Я. «Судьба человека»: реализм или символизм. // Русский литературный язык в контексте современности: Материалы II Всероссийской научно-методической конференции. Под ред. В. Н.

Артамонова. Ульяновск: УлГТУ, 2012.

61 Термин литературоведения, от нем. «Nachgeschichte» – повествование в обратном порядке.

62 Шолохов М. А. Судьба человека: главы из романа, рассказы, очерки. СПб.: Азбука-Аттикус, 2015. С. 169.

Далее цитаты по этому изданию приводятся в тексте с указанием в скобках страницы. В случае, если цифра одинакова с предыдущей, ссылка не повторяется.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

17

тебя надеется» – 171.) – не только «напутствие», прокладывающее герою дорогу в военную жизнь, но и «агитация», подталкивающая его к переосмыслению сути войны и врага, потому что у него было о них свое представление.

Вначале война кажется ему чуть ли не забавой: «Черт возьми, с таким противником даже интересно подраться и наломать ему бока». Он «привык с уважением относиться к немецкому народу», у которого «умные руки» и «сильная техника». Однако, после того, как он пережил бедствие войны, он понял, что армия Гитлера оказалась «бессовестной сволочью». Произошло столкновение представлений и настроений.

Когда человек испытывает в душе противоречивые настроения, ему хочется определить свою позицию. Это как стоящий на центре качели-доски человек, ему рано или поздно придется склониться к одной из сторон. Передвижение с одной стороны в другую – это изменение ценностей у человека. «Триггером» этого изменения служат две картины. Это выжженная земля с изуродованными трупами и место казни. У героя вызывает кровную боль вид изнасилованной и убитой девочки, ровесницы его дочери:

«Потом бойцы так же молча разошлись, а я стоял и, помню, как исступленный, шептал:

“Барков, Половинкин. Физическая география. Учебник для неполной средней и средней школы”» (172). Ужас героя рассказчик передает выражением «мясные лавки»: «На ветвях деревьев, росших по оврагу, висели окровавленные туловища, без рук, без ног, со снятой до половины кожей…». Результатом этих душевных потрясений является разгром гуманности: «мы озверели», и «дрались, как черти».

Следующий рассказ Герасимова об опыте плена тесно привязан к теме «бесчеловечных поступков фашистов»: 1) они относятся к пленным как к ничтожным существам, например, расстреляли евреев (или тех, кто внешне похож на евреев), пристреливают падавших и отстающих, давят слабых гусеницами танков; 2) безжалостно избивают раненого героя, презрительно над ним насмехаются; 3) кормят пленных «сырым просом»,

«вареным гнилым зерном» или «трупами издохших лошадей»; 4) «Били и в этом лагере кулаками, палками, прикладами. Били так просто, от скуки или для развлечения» (177).

Параллельно этим событиям развиваются чувства героя.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

18

Во-первых, отношение героя к немцам можно иллюстрировать графиком 2.1: в одном направлении – это уважение, в другом – ненависть. Каждое очередное дурное событие все больше лишает героя уважения к немцам, он движется через границы нейтральной позиции в сторону ненависти. Совокупность бесчеловечных поступков, совершенных фашистами – угрозы, насилие, истязания, издевательства и т.п., постепенно довела героя до экстремальной точки – могущественного чувства, которым солдату необходимо научиться управлять и пользоваться в бою. Герой добивается этого чувства ненависти⁶³.

График 2.1 – Отношение героя к немецкому народу

Практика «солдатского урока» состоит именно в убийстве. Сила ненависти заставляет героя ударить «лопатой ему (немецкого солдата) по лицу», отнять «автомат и три обоймы», бежать, чтобы оказаться «на той стороне холма, когда далеко сзади застучали очереди автоматов и послышался крик» (178). Впоследствии он даже превращает ненависть в свое оружие: «Еще там открыл я счет убитым мною фашистам, тщательно веду его до сих пор, и цифра помаленьку подвигается к сотне». Количество убитых становится единицей для измерения подвига, совершенного героем, уже настоящим бойцом.

Совсем другой человек с солдатским духом предпочитает выполнять свою боевую

63 Здесь необходимо прокомментировать, что в рассказе не отождествляются немцы и фашисты. «Острие»

ненависти у героя, естественно, направлено на немецких солдат, подчиняющихся режиму Гитлера. Однако, как показывается в начале рассказа, «книги немецких писателей читал и любил и как-то привык с уважением относиться к немецкому народу. Правда, иной раз обидно становилось за то, что такой трудолюбивый и талантливый народ терпит у себя самый паскудный гитлеровский режим, но это было в конце концов их дело. Потом началась война в Западной Европе…» (171). Герой ощущает конфликтность между бывшими и настоящими эмоциями по отношению к немецкому народу. Трагедия в том, что во время войны именно воюющие бойцы одного государства часто кажутся воплощением своего народа. Это несправедливо, конечно, из-за этой ошибки исторических предрассудков рождаются проблемы расового превосходства, дискриминации, иных типов антагонизма, и т.д.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

19

миссию, а не расточать время в мирной жизни: «Пожил дома неделю, а больше не мог.

Затосковал, и все тут! Как там ни говори, а мое место здесь до конца» (179).

Во-вторых, в словах героя сквозит его воля к выживанию. Бесчеловечное обращение фашистов капля по капле подтачивает у пленных сознательность человеческого существа.

Сила воли у героя, как флюктуация в электрокардиограмме, колеблется, то уменьшаясь, то увеличиваясь. Во время прострации герой, лишаясь воли к жизни, готов

«приветствовать» гибель: «“Вот и смерть”, – подумал я. О чем я еще думал в этот момент?» (173); «Гнали нас быстрым шагом, и силы мои приходили к концу» (175);

«Каждую ночь умирало по нескольку десятков человек. Все мы слабели от недоедания с каждым днем. Меня вдобавок мучили раны»; «Вот когда я проклинал себя за то, что не попытался бежать в первые же дни. Что ж, если бы убили тогда, не мучился бы так страшно теперь» (177). Однако герой все время требует от себя отвергнуть «желание смерти» и заставляет себя выстоять, выдержать, выжить: «Немцы были уже очень близко, и мне не захотелось умирать лежа. Просто я не хотел, не мог умереть лежа, понятно?»

(173); «Нет, я вовсе не хотел умирать и тем более – оставаться в плену. С великим трудом преодолевая головокружение и тошноту, я шел, – значит, я был жив и мог еще действовать». Эти «монологи» можно объяснить «самовоодушевлением».

Иногда в самой отвратительной обстановке герой даже оживляется. «Когда обыск кончился и партбилет остался», герой «так обрадовался, что даже про жажду забыл!»

(174). Это значит, что у него не теряется «принадлежность» к своей партии, своей родине.

Этот «мелочь-эпизод» перекликается с более ранним эпизодом, описывающим разговор героя с секретарем парткома («Все ясно и понятно, товарищ Герасимов. Помню я тебя еще вот таким, лопоухим, когда ты пионерский галстук носил, помню затем комсомольцем…» – 171). Естественно, что в советской литературе военных лет соотносят верность к партии с любовью к родине. Поэтому за эпизодом с партбилетом следует эпизод контрнаступления:

У меня тоже катились по щекам слезы и замерзали на ветру… Кто-то слабым голосом запел «Интернационал», мы подхватили тонкими, скрипучими голосами.

Часовые открыли стрельбу по нам из пулеметов и автоматов, раздалась команда:

«Лежать!» Я лежал, вдавив тело в снег, и плакал, как ребенок. Но это были слезы не

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

20

только радости, но и гордости за наш народ. Фашисты могли убить нас, безоружных и обессилевших от голода, могли замучить, но сломить наш дух не могли, и никогда не сломят! Не на тех напали, это я прямо скажу (177).

Здесь с горячностью выживания смешивается пылкость патриотизма. В рассказе от начала до конца развивается на фоне такой эмоциональной тональности мотив

«ненависти».

1) Когда героя окружают фашисты, насмехающиеся над ним:

Я сказал: “Ну, убивайте, сволочи! Убивайте, а то сейчас упаду”. Один из них ударил меня прикладом по шее, я упал, но тотчас снова встал (173).

2) Когда героя бьет фашист:

Я упал, и он долго бил меня ногами в грудь и в голову. Бил до тех пор, пока не устал.

Этого фашиста я не забуду до самой смерти, нет, не забуду! (176)

3) Когда герой проявляет решимость парировать удар противника:

…но главное – это то, что не хотел я умирать, воля к сопротивлению была сильна. Я должен был вернуться в строй бойцов за Родину, и я вернулся, чтобы мстить врагам до конца! (176)

4) Когда герой падает на дороге в лагерь:

Я лежал, протянувшись во весь рост, во рту у меня было полно пыли, я скрипел от ярости зубами, и песок хрустел у меня на зубах, но подняться я не мог (177).

5) Когда пленных берут работниками оборонительных сооружений:

Укрепления строились в лесу. Немцы значительно усилили охрану, выдали нам лопаты.

Нет, не строить им укрепления, а разрушать я хотел! (178)

Мотив «ненависти» развертывается таким образом – само слово «ненависть» не упомянуто, а употреблена лексика с близкой коннотацией: ругательство (сволочи), выражение чувства (скрипел от ярости зубами), глаголы с мыслью гнева эмоцией («я не забуду до самой смерти»; «чтобы мстить врагам до конца»; «разрушать я хотел».)

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

21

Постепенно сгущая окраску патриотизма и ненависти, автор показывает порядок, в каком должно складываться самосознание солдата. Словно научиться ненависти – непременный путь, по которому должен пройти каждый настоящий боец. Поэтому рассказчик заканчивается свою историю нравоучительным пропагандистским эпилогом:

…И воевать научились по-настоящему, и ненавидеть, и любить. На таком оселке, как война, все чувства отлично оттачиваются. Казалось бы, любовь и ненависть никак нельзя поставить рядышком; знаете, как это говорится: “В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань”, – а вот у нас они впряжены и здорово тянут! Тяжко я ненавижу фашистов за все, что они причинили моей родине и мне лично, и в то же время всем сердцем люблю свой народ и не хочу, чтобы ему пришлось страдать под фашистским игом. Вот это-то и заставляет меня, да и всех нас, драться с таким ожесточением, именно эти два чувства, воплощенные в действие, и приведут к нам победу. И если любовь к родине хранится у нас в сердцах и будет храниться до тех пор, пока эти сердца бьются, то ненависть всегда мы носим на кончиках штыков (179).

Если все личные местоимения «я» заменить «мы», то это «эмоциональное выступление» будет больше похожим на «объявление», которое (учитываем композицию рассказа) как бы ориентируется на окружающих слушателей истории ветерана лейтенанта Герасимова, но с другой стороны, оно адресовано читателям военных лет, чтобы научить их этому неизбежному солдатскому уроку.

2.2 М. А. Шолохов «Судьба человека» (1957)

Как в рассказе «Наука ненависти», в «Судьбе человека» присутствует переживший войну рассказчик, история которого гораздо сложнее и трагичнее. Вообще, рассказ героя Соколова тщательно и целостно представляет события каждого этапа его жизни, произошедшие из-за войны: «Ну, и мне там пришлось, браток, хлебнуть горюшка по ноздри и выше» (149). Это правдивый искренний рассказчик, урок от которого, кажется, все человечество должно глубоко усвоить.

Рассказ начинается с описания мирной жизни: «Поначалу жизнь моя была обыкновенная. Сам я уроженец Воронежской губернии, с тысяча девятьсотого года

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

22

рождения» (150). Здесь сразу же открываются два факта.

Во-первых, Соколов принадлежит тому поколению, которое в молодости и зрелости пережило Гражданскую, Первую и Вторую мировую войны. Это сделало Соколова представителем всего народа, страдавшего от войны. Во-вторых, рассказчик называет свою бывшую жизнь «обыкновенной». Значит, существуют в следующем периоде события «необыкновенные», приведшие к перемене судьбы.

Но до этого у него было несколько периодов жизни: «А отец с матерью и сестренкой дома померли от голода. Остался один.» – «Поначалу работал в плотницкой артели, потом пошел на завод…» – «Вскорости женился.» – «Сначала сынишка родился, через год еще две девочки…» – «…завлекли меня машины. Изучил автодело, сел за баранку на грузовой.» – «Зарабатывал хорошо, и жили мы не хуже людей.» – «За десять лет скопили мы немного деньжонок и перед войной поставили тебе домишко об двух комнатах, с кладовкой и коридорчиком» (151). Эти этапы обозначают постепенное изменение ролей: «одинокий» – «работник» – «муж» – «отец» – «водитель» – «хозяин».

В этом исключительно стройном и подробном рассказе герой не пропускает ни одной детали. Это указывает на его ожидание благополучия. Поэтому герой выражает чувство удовлетворения: «Чего еще больше надо? Дети кашу едят с молоком, крыша над головою есть, одеты, обуты, стало быть, все в порядке».

Однако, война отвела героя на путь совсем другого направления, далекого от счастья:

«А тут вот она, война» (151). В рассказе одиночество героя – граница между мирной и военной жизнями. Первый этап превращения в солдата – расставание с семьей. Значение расставания во время войны существенно разнится с обыкновенной разлукой (выездом в командировку, отпуском за городом, путешествием, и т.д. – «не к теще на блины собрался» – 151.) Уход на фронт может обозначать уход навечно и без обратной дороги.

Поэтому рассказчик подробно фиксирует моменты разлуки со своими женой и детьми.

Особенно внимание уделяется описанию внешности жены: «губы от слез распухли, волосы из-под платка выбились, и глаза мутные, несмысленные, как у тронутого умом человека» (152). Несмотря на жалость от взгляда на нее, Соколов парадоксально ведет себя: злится – разнимает руки жены – толкает ее в плечи – кричит. Его поведение кажется странным. Но, если глубже поразмыслим, оно станет понятным. На войне от солдата

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

23

требуется обладание железной волей. Герой не хотел так поступать, но был вынужден.

Итак, с первого момента военной жизни герой испытал чувство конфликтности между формами поведения: то, чего он хочет, не совпадает с требованиями обстоятельств.

Рассказ Соколова после эпизода разлуки со семьей начинается с основной темы:

«Формировали нас под Белой Церковью, на Украине. Дали мне ЗИС-5. На нем и поехал на фронт» (152). За этим следует второй этап, продолжение этапа первого: подавить чувствительность. Солдату на войне необходимо остаться, скорее, рациональным, а не эмоциональным. Наличие ясного рассудка позволяет четко понимать свою задачу, и выбирать соответствующую тактику для ее выполнения. Если в голову приходят тяжелые мысли, мучают тоска, скука, нерешительность и т.д., то на самом деле уже невозможно сосредоточиваться. Герой вспоминает об этом:

От своих письма получал часто, а сам крылатки посылал редко. Бывало, напишешь, что, мол, все в порядке, помаленьку воюем, и хотя сейчас отступаем, но скоро соберемся с силами и тогда дадим фрицам прикурить. А что еще можно было писать?

Тошное время было, не до писаний было (152).

На самом деле, если бы он «разблокировал» свои чувства, было бы можно много писать. Но так не принято. Не стоит горевать, вздыхать, жалеть, жаловаться, и т.п.

Поэтому присутствует растянутое повествование героя с оттенком поучения, на что мы часто наталкиваемся в текстах литературы о войне:

Да и признаться, и сам я не охотник был на жалобных струнах играть и терпеть не мог этаких слюнявых, какие каждый день, к делу и не к делу, женам и милахам писали, сопли по бумаге размазывали. Трудно, дескать, ему, тяжело, того и гляди убьют. И вот он, сука в штанах, жалуется, сочувствия ищет, слюнявится, а того не хочет понять, что этим разнесчастным бабенкам и детишкам не слаже нашего в тылу приходилось.

Вся держава на них оперлась! Какие же это плечи нашим женщинам и детишкам надо было иметь, чтобы под такой тяжестью не согнуться? А вот не согнулись, выстояли!

А такой хлюст, мокрая душонка, напишет жалостное письмо – и трудящую женщину, как рюхой под ноги. Она после этого письма, горемыка, и руки опустит, и работа ей не в работу. Нет! На то ты и мужчина, на то ты и солдат, чтобы все вытерпеть, все

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

24

снести, если к этому нужда позвала. А если в тебе бабьей закваски больше, чем мужской, то надевай юбку со сборками, чтобы свой тощий зад прикрыть попышнее, чтобы хоть сзади на бабу был похож, и ступай свеклу полоть или коров доить, а на фронте ты такой не нужен, там и без тебя вони много! (152)

Ключевое предложение по нашей теме здесь: «На то ты и мужчина, на то ты и солдат, чтобы все вытерпеть, все снести, если к этому нужда позвала» (152). Эти откровенные слова показывают, что сам герой уже осознал изменение своей роли: стать не только таким мужем, который своей жене нужен, но и таким бойцом, который своему государству нужен. Стать человеком сдержанным и выдержанным – это превращение.

Третий этап военной жизни Соколова гораздо короче, чем он ожидал: «Только не пришлось мне и года повоевать…». О том, как герой в этот период воевал, он также не говорит, а прямо ведет рассказ к описанию того, как он попал в плен к фашистам. Это событие привело его к следующему этапу, преобразовавшему его судьбу. Рассказ до этого является своего рода, экспозицией, а с этого момента завязывается основное действие. В этой второй части используется огромный объем описаний того, что произошло с героем во время плена. Именно здесь развивается мотив «ненависти».

Мотив «ненависти» видится сразу в начале этой части рассказа: «Погляжу, погляжу на них краем глаза и опять прижмусь щекой к земле, глаза закрою: тошно мне на них глядеть, и на сердце тошно…» (153), «Хозяином оказался, сукин сын!» (154) Но эмоция

«ненависти» должна рождаться из-за ряда бесчеловечных событий. Поэтому рассказчик начинает о них говорить. Первый «урок» в плену – обида. Обида происходит от того, что тe, кто пленяет, принижают значение существования пленных. Считая себя высшими, они предоставляют себе право управлять теми, кто им кажется низшим. В связи с этим при описании фашистов возникает образ вора, грабителя: «Но чернявый присмотрелся на мои сапоги, а они у меня с виду были добрые, показывает рукой: “Сымай”».

Далее рассказ героя подробно зафиксирует жестокое обращение с пленными: их догоняли ударом приклада автомата; они ночуют на каменном полу, некоторые из них плохо одеты; их «до ветру не пускали»; их случайно расстреливают; «кормили везде, как есть, одинаково: полтораста грамм эрзац-хлеба пополам с опилками и жидкая баланда

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

25

из брюквы. Кипяток – где давали, а где нет» (157). Функция этих событий в рассказе героя – раскрыть те страшные ситуации, которые он пережил, и оправдать его дальнейшее «восстание».

Из этих событий выделяются два эпизода, имеющие особенное значение в литературе о войне. Один – это предательство товарища, другой – встреча с комендантом фашистов.

Один из пленных говорит, что укажет на своего командира, если фашисты будут выкликать комиссаров. Соколов не может терпеть «такую подлючность» товарища, поэтому убивает его. С одной стороны, в сюжет вкладывается смысл поощрения верности партии. Ведь этот предатель – «нехороший человек», он «отказался вступать в партию, ссылаясь на свою неграмотность» (156). Но, с другой стороны, воплощение верности основано на убийстве своего соотечественника. Тем не менее, в результате этого случая герой приобретает одну из способностей бойца – уметь убить. Это слишком тяжелое средство, поэтому Соколов чувствует себя отвратительно:

До того мне стало нехорошо после этого, и страшно захотелось руки помыть, будто я не человека, а какого-то гада ползучего душил… Первый раз в жизни убил, и то своего… Да какой же он свой? Он же худее чужого, предатель (156).

Во втором эпизоде Соколова вызывают в кабинет коменданта фашистов и требуют пить «за победу немецкого оружия». Здесь важны тонкие нюансы изображения духовного состояния героя. Во-первых, подчеркнут контраст между комнатой врага и чувством героя. Обстановка комнаты приятная:

…цветы на окнах, чистенько, как у нас в хорошем клубе. За столом – все лагерное начальство. Пять человек сидят, шнапс глушат и салом закусывают. На столе у них початая здоровенная бутыль со шнапсом, хлеб, сало, моченые яблоки, открытые банки с разными консервами» (159).

А герою тошно от этой картины:

Мигом оглядел я всю эту жратву, и – не поверишь – так меня замутило, что за малым не вырвало. Я же голодный, как волк, отвык от человеческой пищи, а тут столько добра

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

26

перед тобою… Кое-как задавил тошноту, но глаза оторвал от стола через великую силу (159).

Такое поведение можно объяснить тем, что герой, пленный, давно находится в бедственном положении. Его разозлило, что в лагере есть люди, живущие в такой роскоши, как сыр в масле. Поэтому герою пришлось перевести чувство отвращения к врагам в отвращение к их вещам.

Во-вторых, создается яркий образ настоящего солдата: «начал я собираться с духом, чтобы глянуть в дырку пистолета бесстрашно, как и подобает солдату, чтобы враги не увидали в последнюю мою минуту, что мне с жизнью расставаться все-таки трудно…» (159). Зная, что быть вызванным к коменданту может значить идти на гибель, он ничего не боится. У него дух подлинного бойца: «За свою погибель и избавление от мук я выпью»; «у меня есть свое, русское достоинство и гордость, и что в скотину они меня не превратили, как ни старались» (159). Этот дух твердости и самоуважения ощутили враги, комендант даже «похвалил» героя, хотя это была ирония и насмешка:

«Вот что, Соколов, ты – настоящий русский солдат. Ты храбрый солдат. Я – тоже солдат и уважаю достойных противников. Стрелять я тебя не буду» (160). В тексте пафос солдатского патриотизма проявляется именно при таком повороте фабулы – мужество лицом к лицу с врагом.

Жизнь в плену заканчивается пленением начальника фашистов. Это событие имеет несколько значений для судьбы героя. С одной стороны, его ненависть к всем врагам воплощается в этом офицере. Избить одного, значит, мстить за все оскорбления. Поэтому враг должен гадко выглядеть, чтобы «законность» похищения само собой подразумевалась. По этой логике возникает описание уродства врага:

Ох, и толстый же был фашист! Маленький, пузатый, что в ширину, что в длину одинаковый и в заду плечистый, как справная баба. Спереди у него над воротником мундира три подбородка висят и позади на шее три толстючих складки. На нем, я так определял, не менее трех пудов чистого жиру было. Ходит, пыхтит, как паровоз, а жрать сядет — только держись! (160)

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

27

С другой стороны, отмечается начало справедливости в жизни героя. Из пленного он превратился в обычного человека: «…стал я запохаживаться на человека, помалу, но стал поправляться.» (160) Более того, неслучайно рассказывается о ситуации его возвращения к состоянию нормального солдата: «К этому времени меня и накормили, и в банк сводили, и допросили, и обмундирование выдали, так что явился я в блиндаж к полковнику, как и полагается, душой и телом чистый, и в полной форме» (162).

Тема «превращения в солдата» заканчивается в рассказе на том, что герой съездил в отпуск домой и начинает развиваться «обратная» тема «возвращения к мирной жизни».

Она занимает третью часть рассказа, в котором тон рассказчика становится все более тяжелым и грустным. На фронте Соколову пришлось умерить чувствительность, а на этом этапе жизни у него возвращаются чувства. Поэтому в эмоциях героя, отличаясь от предыдущей части, связанной с мотивом «ненависти», доминируют страдания, меланхолия и т.п. Герой рассказывает о трагедии своей семьи. Важно, что в этом рассказе откровенно проявляется его духовный голос.

1) Когда ему в письме сообщают, что бомба попала в его «хатенку»:

Была семья, свой дом, все это лепилось годами, и все рухнуло в единый миг, остался я один. Думаю: “Да уж не приснилась ли мне моя нескладная жизнь?” А ведь в плену я почти каждую ночь, про себя, конечно, и с Ириной, и с детишками разговаривал, подбадривал их, дескать, я вернусь, мои родные, не горюйте обо мне, я крепкий, я выживу, и опять мы будем все вместе... Значит, я два года с мертвыми разговаривал?!

(163)

2) Когда он питает надежду, что его сын еще жив:

И начались у меня по ночам стариковские мечтания: как война кончится, как я сына женю и сам при молодых жить буду, плотничать и внучат нянчить. Словом, всякая такая стариковская штука. Но и тут получилась у меня полная осечка (163).

3) Когда он узнает, что его сына убили:

Похоронил я в чужой, немецкой земле последнюю свою радость и надежду, ударила батарея моего сына, провожая своего командира в далекий путь, и словно что-то во мне оборвалось... Приехал я в свою часть сам не свой. Но тут вскорости меня

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

28

демобилизовали. Куда идти? (164)

Все эти «отпечатки» отчаяния представляют собой результат коллизии между тем, о чем Соколов мечтал, чего ожидал, и тем, что получилось. Герой сам пережил войну, а его семья не смогла. Судьба героя в этот момент стала такой же, какой была в самом начале рассказа: семьи нет, он – один. Кажется, одной из жестокостей войны является то, что она лишает человака опоры и материальной, и духовной, без которой уцелевшему трудно жить. Появляется мотив сиротства: взрослый сирота Соколов встречается с ребенком- сиротой Ванюшкой. Они могут восполнять свои душевные пустоты, спасая друг друга от безысходности, безнадежности жизни, в которой нет смысла.

Ванюшка рад:

Кинулся он ко мне на шею, целует в щеки, в губы, в лоб, а сам, как свиристель, так звонко и тоненько кричит, что даже в кабинке глушно: “Папка родненький! Я знал! Я знал, что ты меня найдешь! Все равно найдешь! Я так долго ждал, когда ты меня найдешь!” Прижался ко мне и весь дрожит, будто травинка под ветром (165).

Чудесно, что Ванюшка, хотя сам знает, что его родной отец «погиб на фронте», не сомневается в возникшем «новом» отце, Соколове. Рассказчик игнорирует опустить деталь, чтобы показать, что у мальчика глубокая жажда родительской любви.

Для Соколова мальчик имеет огромное значение:

Проснусь, а он у меня под мышкой приютится, как воробей под застрехой, тихонько посапывает, и до того мне становится радостно на душе, что и словами не скажешь!

Норовишь не ворохнуться, чтобы не разбудить его, но все-таки не утерпишь, потихоньку встанешь, зажжешь спичку и любуешься на него...

<…> Ночью то погладишь его сонного, то волосенки на вихрах понюхаешь, и сердце отходит, становится мягче, а то ведь оно у меня закаменело от горя... (166).

Мальчик помог Соколову «психологически» возвратиться с фронта. На войне герою пришлось «озвереть», чтобы убить врагов и защитить себя. Это процесс превращения в

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

29

солдата. А когда война закончилась, преобразовавшемуся солдату стало необходимо выйти из «боевого» состояния. Но тот факт, что его семья стала жертвой войны, не смягчил, а очерствил его сердце, «влил» еще больше чувства ненависти. В результате ему было трудно снова становиться спокойным, мирным человеком. Благодаря ребенку, он опять превратился из бойца в отца. Именно эта социальная роль дала ему возможность заново обрести силу продолжить свою жизнь.

2.3 Образы человека, вошедшего в войну и вышедшего из войны

Как правило, творчество одного писателя в разные периоды обнаруживает в себе различие точек зрения при рассмотрении сходных проблем, развитии близких тем. Это связно с изменением размышлений автора, нередко соответствующих развитию общественного умонастроения. «Наука ненависти» и «Судьба человека», кажется, на первый взгляд, созданы из одного и того же материала. На самом деле, второе произведение «наследует» то, что есть в первом тексте, и более того, «рождает» новое.

Очевидно, Шолохов намерен настроить структуру рассказов особенным образом.

Построение рассказов можно иллюстрировать графиком 2.2. Оба текста являются

«рассказом в рассказе»: введение и заключение, «внешний» рассказ читателям представляет один рассказчик (вторичный), а основную часть, «внутренний» рассказ – другой рассказчик (главный). В каких смыслах этот формальный аспект рассказа тесно связан с его содержательным аспектом?

График 2.2 – Построение рассказов «Наука ненависти» и «Судьба человека»

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

30

Во-первых, структура текста способствует определению нарративной «тоники».

Иными словами, отмечается граница между выступающими персонажами, обладающими «главным голосом» повествования. Во «внешних» рассказах главные голоса – вторичные рассказчики, неизвестные «я», которые в обоих рассказах начинают историю с описания природы.

В «Науке ненависти»:

Смерть величественно и безмолвно властвовала на этой поляне, созданной и взрытой нашими снарядами, и только в самом центре поляны стояла одна чудом сохранившаяся березка, и ветер раскачивал ее израненные осколками ветви и шумел в молодых, глянцевито-клейких листках (169).

В «Судьбе человека»:

Хутор раскинулся далеко в стороне, и возле причала стояла такая тишина, какая бывает в безлюдных местах только глухою осенью и в самом начале весны. От воды тянуло сыростью, терпкой горечью гниющей ольхи, а с дальних прихоперских степей, тонувших в сиреневой дымке тумана, легкий ветерок нес извечно юный, еле уловимый аромат недавно освободившейся из-под снега земли (147).

Нередко в прозе о войне человеческая деятельность сравнивается с природой. В

«Науке ненависти» война еще продолжается, поэтому на земле есть «шрамы» от огня и напряженная атмосфера. В «Судьбе человека» война уже закончилась, наступила послевоенная тишина. Смысл философской метафоры также усиливается с помощью того, какое время года автор устанавливает в рассказе. В «Науке ненависти» это «На провесне…», а в «Судьбе человека»: «Первая послевоенная весна…». Изменение сезона от зимы к весне – самый отчетливый и фундаментальный стык времен года. Свету необходимо пережить злобные условия зимы, чтобы обновиться в весне. Во время сезонного изменения земля резко преображается. Образ символического возрождения земли используется для характеристики человека на войне, которому придется перемениться для выживания.

Во-вторых, композиционным разграничением между вторичным и главным рассказчиками обусловлена возможность выяснить их значение в рассказе. После

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

31

описания природной картины вторичные рассказчики представляют «хозяина» рассказа, знакомят героев с читателями. В «Науке ненависти»: «Высокий, немного сутулый, с приподнятыми, как у коршуна, широкими плечами, лейтенант Герасимов…» (169). В

«Судьбе человека»: «Вскоре я увидел, как из-за крайних дворов хутора вышел на дорогу мужчина…» (148). Они как будто случайно натыкаются на героев, которые затем начнут рассказывать о своих историях. Замысел рассказов – проявить универсальность проблемы. В военные годы почти никто не избежал влияния войны. Каждый имел опыт тяжелых испытаний и мог о нем говорить. Герои рассказов только двое из миллионов пострадавших. В этом, на наш взгляд, и состоит значение героев.

Какую роль играют вторичные рассказчики? Они присутствуют в рассказе как

«свидетели», заметившие на лицах героев «следы» страдания. В «Науке ненависти»:

Худое лицо лейтенанта было спокойно, почти бесстрастно, воспаленные глаза устало прищурены. Он говорил надтреснутым баском, изредка скрещивая крупные узловатые пальцы рук, и странно не вязался с его сильной фигурой, с энергическим, мужественным лицом этот жест, так красноречиво передающий безмолвное горе или глубокое и тягостное раздумье (169).

В «Судьбе человека»:

Он положил на колени большие темные руки, сгорбился. Я сбоку взглянул на него, и мне стало что-то не по себе... Видали вы когда-нибудь глаза, словно присыпанные пеплом, наполненные такой неизбывной смертной тоской, что в них трудно смотреть?

Вот такие глаза были у моего случайного собеседника (149).

С точки зрения вторичных рассказчиков изображается портрет героев, вызывающий у читателей любопытство к их истории. Поэтому после таких описаний герои начинают рассказывать о своих судьбах, объясняя, что сделало их такими людьми. В этот момент вторичные рассказчики становятся «слушателями».

Во-третьих, дальше в рассказах присутствуют исходные пункты для ретроспективного повествования. В «Науке ненависти»: «Мы лежали под кустом орешника, и лейтенант

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

32

Герасимов, отмахиваясь от комаров сломленной веткой, неторопливо рассказывал о себе…» (170); в «Судьбе человека»: «Выломав из плетня сухую искривленную хворостинку, он с минуту молча водил ею по песку, вычерчивая какие-то замысловатые фигуры, а потом заговорил…» (149). Здесь главным голосом становится голос героя. В рассказе героя должно существовать противоречие между мирной и военной жизнью. Но объемы описания этих двух сторон жизни в данных текстах различаются (еще раз см.

график 2.2). C одной стороны, в «Науке ненависти» описание довоенной мирной жизни (десять абзацев) занимает маленькую часть всего рассказа, а в «Судьбе человека» оно (несколько страниц) составляет одну третью часть всего «внутреннего» рассказа. С другой - в «Науке ненависти» описания послевоенной жизни по понятным причинам вообще нет, а в «Судьбе человека» оно есть, и более того, тоже составляет последнюю треть всего «внутреннего» рассказа. Таким образом, акцентом описания в «Науке ненависти» являются военные эпизоды, в «Судьбе человека» описание мирной жизни (и довоенной, и послевоенной) перевешивает рассказ о военных действиях.

Разницу, на наш взгляд, можно объяснить идейными веяниями в разные периоды творчества писателя. В военные годы заботились, главным образом, о том, справятся ли солдаты с боями, одержат ли они победу. Цель рассказа «Наука ненависти» состоит в воодушевлении сплоченности, солидарности для борьбы с общими врагами. В конце рассказа закаленный Герасимов будет воевать с усвоенным солдатским духом – ненавистью. Что касается послевоенной жизни, этой темы еще не было. Когда война закончилась и после нее прошло десятилетие, внимание обратили на то, как выжившим можно было восстановить мирную послевоенную жизнь. Поэтому в «Судьбе человека»

имеется часть, повествующая о том, как Соколов возвращается к мирной жизни.

Различие в общественных умонастроениях, на самом деле, можно узнать, сравнивая начала рассказов героев. В «Науке ненависти» Герасимов говорит:

Я сам большой, а что касается победы, так мы ее у фашистов вместе с горлом вынем, не беспокойся! (170)

В «Судьбе человека» Соколов говорит совсем о другом:

Иной раз не спишь ночью, глядишь в темноту пустыми глазами и думаешь: “За что

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

33

же ты, жизнь, меня так покалечила? За что так исказнила?” Нету мне ответа ни в темноте, ни при ясном солнышке... Нету и не дождусь! (149)

Интонации рассказчиков сразу резко расходятся. Один оптимистичен и воодушевлен, другой угрюм и подавлен. Во время войны никому не нужен пессимизм. Народ должен набрать себе силу посредством массовой страсти. Рассказ «Наука ненависти»

удовлетворяет потребность в создании образца патриота. Герасимов обладает идеальным солдатским духом, за ним следуют миллионы поборников, которые пойдут на фронт с коллективной уверенностью в победе. Однако, когда война закончится, массовому энтузиазму придется потухнуть. Вместо этого воцарится удрученная атмосфера: наступает осознание того, какую цену пришлось заплатить за победу в войне.

Цена гораздо большую, чем материальные разрушения. Восстановление послевоенной жизни тормозит духовное разорение, которое война несет человеку. На первый план на этом этапе выходит забота не о конъюнктуре государства, а о «судьбе человека». Вот причина, по которой (еще раз см. график 2.2) в рассказ «Судьба человека» вводится заключительная часть, описывающая послевоенные события.

В-четвертых, сопоставление структуры рассказов позволяет подчеркнуть их суть. По сюжетной энергии и эмоциональной «густоте» кульминация «Науки ненависти»

приходится на тот момент, когда герой Герасимов удачно освобождает себя от порабощения фашистов:

В руках у меня автомат и три обоймы. Бегу! И тут-то оказалось, что бегать я не могу. Нет сил, и баста! Остановился, перевел дух и снова еле-еле потрусил рысцой. За оврагом лес был гуще, и я стремился туда. Уже не помню, сколько раз падал, вставал, снова падал... Но с каждой минутой уходил все дальше. Всхлипывая и задыхаясь от усталости, пробирался я по чаще на той стороне холма, когда далеко сзади застучали очереди автоматов и послышался крик. Теперь поймать меня было нелегко (178).

Поэтому значительную роль играют описания, стимулирующие присутствие кульминации – события в плену. За сюжетной линией «плен-свобода» скрывается идея рассказа – необходимость проявления солдатской воли для выхода из враждебного окружения. Это непосредственно связано с нашей темой. Герасимов – человек,

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

34

вошедший в войну, готовый к бою.

Фабульная линия, связанная с пленом, в «Судьба человека» занимает не такое большое место, как в предшествующем рассказе, она лишь создает фон, характеризуя пережитое героем на войне. Более глубокое значение для рассказа о мучениях имеет трагедия семьи Соколова.

Сообщает он, что еще в июне сорок второго года немцы бомбили авиазавод и одна тяжелая бомба попала прямо в мою хатенку. Ирина и дочери как раз были дома... Ну, пишет, что не нашли от них и следа, а на месте хатенки – глубокая яма... Не дочитал я в этот раз письмо до конца. В глазах потемнело, сердце сжалось в комок и никак не разжимается (162).

Подошел я к гробу. Мой сын лежит в нем и не мой. Мой – это всегда улыбчивый, узкоплечий мальчишка, с острым кадыком на худой шее, а тут лежит молодой, плечистый, красивый мужчина, глаза полуприкрыты, будто смотрит он куда-то мимо меня, в неизвестную мне далекую даль. Только в уголках губ так навеки и осталась смешинка прежнего сынишки, Тольки, какого я когда-то знал... (164).

Кажется, описания послевоенных эпизодов превосходят страницы описаний плена.

Кульминация этого рассказа – душевное спасение из состояния сиротства:

Закипела тут во мне горючая слеза, и сразу я решил: “Не бывать тому, чтобы нам порознь пропадать! Возьму его к себе в дети”. И сразу у меня на душе стало легко и как-то светло (165).

Тема возвращения с войны рассматривается Н.П. Хрящевой через сопоставление произведений «Возвращение» (1946) Андрея Платонова, и «Жизнь прожить» (1985) Виктора Астафьева. Исследовательница, основываясь на архетипическом контексте, считает, что центральным мотивом в «Судьбе человека» является мотив «узнавания-неузнавания отцом сына, сыном отца», который и формирует ситуацию возвращения.⁶⁴

64 Хрящева Н. П. «Этот запах был таким же» (Ситуация возвращения с войны в рассказах 1940–80-х годов).

// Филологический класс. 2010. № 23. С. 58–62.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

35

Мы предлагаем другой вариант интерпретации. Когда-то Соколов отклонился от человеческой чувствительности, потому что солдату не следует быть жалостливым, слезливым, и т.п.; но момент встречи свидетельствует о возвращении чувств, признании в потребности утешения, лечения послевоенной травмы. Обретение новой опоры и человеческой связи помогает герою возвратиться к себе.

2.4 Выводы к главе 2.

На одну и ту же тему М. Шолохов создает два в чем-то сходных, но одновременно и различающихся текста. Кратко обобщим результаты сопоставления рассказов «Наука ненависти» и «Судьба человека».

1. Два текста характеризуются по композиции – рассказ в рассказе; по приему – обратное повествование. Существуют описание довоенной жизни, военных событий, а также послевоенной жизни. В «Науке ненависти» акцент описания сделан на процессе превращения Герасимова в военного человека. В «Судьбе человека» большую значимость приобретает описания процесса того, как Соколов снова стал человеком мирным.

2. Тема превращения в солдата обнаруживается в сходной сюжетной линии: «разлука с семьей» – «отправление на фронт» – «встреча с врагами» – «попадание в плен» –

«убийство / пленение врага» – «освобождение». Но значение героев различается.

Герасимов представляет собой образец, показывающий, каким солдатом должен быть каждый. Соколов, хотя несет в себе тоже образ героический, является, скорее, пострадавшим.

3. Присутствует мотив «ненависти», чья значимость в рассказах неодинакова. Этот мотив определяет окончательную тональность «Науки ненависти», но для «Судьбы человека» он важен только в одном из эпизодов. Кроме любви, Герасимов овладел еще одним «навыком», помогающим солдату в защите родины. В «Судьбе человека»

показано, как Соколов перестает быть человеком жестким, ненависть сменяется горем и любовью, проявляется в мотиве усыновления.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

36

Во время войны Шолохов обязал себя воспитывать у народа гражданское чувство с помощью жизнеподобного текста. По этой причине был написан насыщенный политическим, историческим, национальным патриотизмом рассказ «Наука ненависти», продолжив тематику предыдущего очерка «На Дону», одного из самых эффектных текстов военной публицистики, лейтмотив которого – «ненависть»: «Два чувства живут в сердцах донского казачества: любовь к родине и ненависть к фашистским захватчикам. Любовь будет жить вечно, а ненависть пусть поживет до окончательного разгрома врагов».⁶⁵

Когда война закончилась, Шолохов стал одним из писателей, выводящих народ из общенационального ликования победы. Очевидец реальной стороны фронта, изменив свое восприятие войны, в рассказе «Судьба человека» раскрывает жестокость военных будней и глубину душевных переживаний человека. Но построение рассказа, несмотря на рассмотрение проблематики с новой точки зрения, опирается на прежде знакомую читателям форму рассказа «Наука ненависти», чтобы они смогли легче вникнуть в новое понимание войны на основе сходного материала.

65 Шолохов М. А. Собрание сочинений, Т. 8: Рассказы, очерки, фельетоны, статьи, выступления. М:

Гослитиздат, 1960. С. 192.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

37

Глава 3

Мотив перехода в военную жизнь молодого человека:

«До свидания, мальчики...»

3.1 Военная тема в поэзии М. В. Кульчицкого (1919–1943)

Михаил Валентинович Кульчицкий (1919–1943) родился в разгар Гражданской войны в 1919 году в Харькове в семье офицера, адвоката, поступил на филологический факультет Харьковского университета, на втором курсе перевелся в Литературный институт им. Горького. Когда началась война, в 1941 году Кульчицкий поступил в Истребительный батальон, одну из опаснейших воинских частей, через год окончил пулеметно-минометное училище и в звании младшего лейтенанта был отправлен на фронт. В начале 1943 года Кульчицкий, командир минометного взвода, погиб в бою под селом Трембачево Луганской области при наступлении от Сталинграда в район Харькова.

Любовь к поэзии у Кульчицкого возникла в юном возрасте. Его первое стихотворение было опубликовано в журнале «Пионер» в 1935 году, тогда ему было шестнадцать. Еще школьником он составил картотеку 85 основных стихотворных размеров. Его любимые поэты – Владимир Маяковский (1893–1930), Велимир Хлебников (1885–1922), Борис Пастернак (1890–1960), Эдуард Багрицкий (1885–1934). В Литературном институте, по воспоминаниям современников, он обратил на себя внимание масштабностью таланта, поэтической зрелостью, самостоятельностью мышления.⁶⁶ Друг Борис Слуцкий (1919–

1986) познакомил Кульчицкого с участниками литературной группы «Кружок друзей», где талантливый молодой человек считался одним из перспективных поэтов среди своих ровесников, таких, как Павел Коган (1918–1942), Михаил Львовский (1919–1994), Сергей Наровчатов (1919–1981), Давид Самойлов (1920–1990) и др.

Михаила Кульчицкого некоторые считали преемником Маяковского. Давид Самойлов писал: «Кульчицкий много перенимал от Маяковского в стихах и в манере поведения.

Но талант он был другого типа, менее способный к насилию над собой, над стихом, над строкой».⁶⁷ Кульчицкого высоко оценила и входившая в ближайшее окружение

66 Харьковский поэт Михаил Кульчицкий. [Электрон. ресурс]. – Режим доступа: http://www.shukach.com/ru/node/8938

67 Карнацевич В. Л. 100 знаменитых харьковчан. Украина: Фолио, 2014. С. 225.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

38

Маяковского Лиля Брик (1989–1978), подержав в нем стремление к литературной деятельности. Поэт к своей покровительнице обращается в стихотворении: «Л. Ю. Брик, которая меня открыла».⁶⁸ Кульчицкий в письме родителям высказывал уверенность в своем успехе: «Пахнет тем, что нам удастся пройти в печать и переделать в поэзии все по-своему. Сторонников у нас все больше, как и врагов. Может быть, я стану очень большим из поэтов, потому что поэзия теперь в болоте, а я стараюсь писать, как могу лучше». Амбиция поэта проявляется в строке из стихотворения «Высокохудожественной строчкой не хромаете…» (1940): «Мой стих не зеркало – но телескоп». Однако, произведения Кульчицкого получили общественное внимание довольно поздно из-за скромного тиража изданий, текстологической небрежности, некомпетентности составителей и других проблем.⁶⁹ Главной причиной, конечно, стала его ранняя гибель.

Постоянным предметом изображения в стихотворениях Кульчицкого, даже в тех, что посвящены его кумирам, являются революция и война: «Первое пили борщи Бордо, / Багрового, как революция, / в бокалах бокастей, чем женщин бедро, / Виноградки щипая с блюдца» («Маяковский», 1939)⁷⁰. Его поэзия проникнута «пафосом революционной романтики, чувством боевой тревоги, действенным отношением к жизни».⁷¹ В связи с культурным обликом страны на переломе Гражданской войны и советской власти, главными темами стихотворений молодого поэта стали героика революции («Белошицы»: «Поднята порывом мести / Штурмовая лава! / Имя Щорса звало песней / И в глазах пылало.») и устремленность к борьбе за идеалы нового государства. В стихотворении из цикла «Самое такое» выражается вера в светлое будущее – коммунизм:

Уже опять к границам сизым составы тайные идут,

и коммунизм опять так близок, как в девятнадцатом году.

(«Поколение Ленина», 1940)

68 Катанян В. В. Прикосновение к идолам. М.: «Захаров-Вагриус», 1997. С. 94.

69 Красиков М. «Строка, оборванная … пулей»? Судьба наследия Михаила Кульчицкого как зеркало нашей эпохи. [Электрон. ресурс]. – Режим доступа: http://kharkovhumanit.narod.ru/Esse2.html

70 Кульчицкий М. В. Стихи Кульчицкого

[Электрон. ресурс]. – Режим доступа: http://atimopheyev.narod.ru/KulchitskiyMihail/KulchitskiySamoeTakoe.html Все цитаты из стихотворений Кульчицкого приводятся по этому же источнику.

71 Скатов Н. Н. Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги: биобиблиографический словарь. М.: «ОЛМА-ПРЕСС Инвест», 2005. С. 363–364.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

39

Тема цикла «Самое такое» сводится к любви к родине. Пафос сразу излучается в эпиграфе, взятом из строк Велимира Хлебникова – «Русь! Ты вся – поцелуй на морозе».

В первом стихотворении «С истока» лирический герой выражает свой патриотизм: «Я очень сильно / люблю Россию». Вера в величие родины не пошатнется и тогда, когда ее судьба окажется на распутье:

Тогда еще спорили – Русь или Запад

в харьковском кремле.

А я не играл роли в дебатах – я играл в орлянку на… спорной земле.

Но если б меня и тогда спросили, Я б все равно продолжал Россию.

(«Я продолжал любить Россию», 1940)

Это упорство и решительность патриота. Понятие родины поэт обогащает, с одной стороны, образом любимой девушки: «О, как / я девушек русских “прохаю”⁷² / говорить любимым / губы в губы / задыхающееся “кохаю”» («Губы в губы»); с другой – памятью о подвиге предков: «А безработные красноармейцы / с прошлогодней песней, / еще без рифм, / на всех перекрестках снимали / немецкую проволоку, / колючую, как готический шрифт» («Год моего рождения»). С любовью к родине воспитываются у народа дух воинов и воля к борьбе за строительство идеального государства:

Мы подымаем

винтовочный голос, чтоб так

разрасталась

наша Отчизна

(«Губы в губы», 1940)

Поэт связывает развивающуюся родину с «зерном» урожая. Чтобы он был обильный, нужны трудолюбивые крестьяне. Та же самая ситуация: чтобы государство было

72 Украинский язык: «прохаю» – прошу; следующое слово: «кохаю» – люблю.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

40

сильным, нужен готовый воевать за него народ. Написанное накануне Великой Отечественной войны стихотворение «Самое такое» зажигает «своей мобилизационной готовностью встать за дело революции, за дело мира, которому грозит опасность».⁷³

Рассмотренная выше поэзия о любви к родине не отклоняется от нашей темы. Именно с пафосом заботы о судьбе родины Кульчицкий связывает свой революционный энтузиазм, который воплощается в готовности стать бойцом. Поэт жил в сумрачную эпоху. Об этом в его стихотворениях свидетельствуют образы, связанные мотивом темноты: «Из-за дыма, из-за яра / Банда наступает. / Загустело небо хмурью, / Ветер всполошился…» («Белошицы», 1939); «Легче умирать, наверно, в темень. / И наверное, под плач совы» («Кресты», 1939); «Под черной землей, в саперной норе, / Где пахнет мраком, железом и хлебом» («О войне», 1940); «Углы косые скул, / Глаза насквозь, / Темь / Наполняла въямины» («Хлебников в 1921 году», 1940); «Здесь каждый дом стоит, как дот, / И тянутся во мгле / Зенитки с крыши в небосвод ,/ Как шпили на Кремле»

(«Столица», 1941). Однако лирический герой не удручен и не разочарован, а, напротив, воодушевлен и оптимистичен. В тьме всегда обнаруживается свет: «Живи, как в первый день, / И знай, что будет солнце, / Но не растает / Иней на лице» («Дорога», 1938);

«Улица в снегу, как сон, мутна, / но в снегу мы видим взгляд ответный» («Будни», 1939);

«Он заревом над землей разольется / Он – жизнь, и родная земля, и любовь!» («Красный стяг», 1939). Этот оптимизм не пустой. Когда страна в тревожном положении, душа Кульчицкого тоже бурлит. Когда родина подвергается угрозе, никто не может сидеть без дела. Согласно убеждению поэта,

Самое страшное в мире – Это быть успокоенным.

Славлю солдат революции Мечтающих над строфою, Распиливающих деревья, Падающих на пулемет!

(«Самое страшное в мире…» 1939)

Каждая строфа данного стихотворения начинается синтаксическим повтором «Самое

73 Ковалев Д. М. Правофланговый // Кульчицкий Михаил – Рубеж. Стихи. М.: Молодая гвардия, 1973. С. 2.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

41

страшное в мире – / Это быть успокоенным. / Славлю…». В первой строфе использован излюбленный прием поэта – обращение к исторической памяти, лирический герой славит Григория Котовского (1881–1925), советского военного деятеля, участника Гражданской войны. Прославление героя в некотором смысле обозначает поклонение и следование за ним по революционному пути. Подобное мироощущение – нежелание примириться со спокойствием – проступает и в следующем стихотворении:

Свищу пред боем,

Ракет сигнальных видя свет, Военный в пиджаке поэт,

Что мучим мог быть лишь покоем.

(«Бессмертие» 1939)

Страсть к исполнению всеобщего долга перед родиной обостряется по мере приближения войны: «Нас разделяют. / Шашкой Щорса / Врубиться в лучезарный век / Хочу. Чтоб, раскроивши череп / Врагу последнему и через / Него перешагнув, рубя, / Стать первым другом для тебя.» Он высказывает свое желание без обиняков – «Стать первым другом для тебя», иными словами, отдать свою жизнь, воюя, как герой Николай Щорс и другие герои Гражданской войны. Исследователь комментирует эту беззаветную преданность родине у поэта, сопоставляя поэзию Кульчицкого и Павела Когана (1918–

1942): «Вера в революцию у этого поколения сидит так глубоко, что ее невозможно поколебать ничем. Убеждение, что беспощадность есть главный метод революционного действия, ни у кого из них сомнений не вызывает».⁷⁴

Помимо этого, у Кульчицкого в «комплекс воинственности» входит и другой элемент – дух самопожертвования.

Я хочу, чтоб пепел моей крови В поле русском… ветер… голубом.

(«Стихи другу», 1939)

74 Лев А. А. Михаил Кульчицкий: «По пахоте пехота» // Красный век. Эпоха и ее поэты. В 2 книгах. М.:

«Прозаик», 2009. С. 598.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

42

Жизнь может уйти, но в родной земле что-то от человека остается. Последняя строфа

«Мы прощаемся. Навеки? Вряд ли! / О, скрипи, последнее гусиное перо! / Отойдем, как паруса, как сабли / (Впереди – бело, в тылу – черно)» снова доказывает, что лирический герой – «парус» боевой, задорный, чуть ли не «мятежный». Заключительная строчка, поставленная в скобках, составляет пары явного контраста: «впереди» – «в тылу», и

«бело» – «черно». Смысл можно понимать так: герой считает, что активное участие в бою позволяет увидеть блестящую перспективу родины, а пассивно оставаться в тылу – словно жить в беспросветности. Видимо, лирический герой привлечен движением вперед, к передовой, причем он будет держать себя безбоязненно перед угрозой гибели:

и хоть я на упадничество не падок,

пусть не песня, а я упаду в бою.

Но если я

прекращусь в бою, не другую песню другие споют.

(«Самое такое», 1941)

С бесстрашием лирический герой присягает на верность своей обязанности, убеждаясь в том, что «необходимо / падать / юным / и – смерти подобно –». Но пасть в бою – это не трагично, потому что не падет «песня», которую можно осмыслять как символ гимна или стихов, неувядаемой формы искусства, передающей общепризнанную революционным поколением идею. Непреклонность веры и решительность самопожертвования укрепляются посредством классического стилистического приема – звукописи. Точнее, поэт применяет аллитерацию, и здесь – повтор взрывных согласных:

«п» и «б», что дает стихотворению эмоционально-экспрессивную окраску. Мотивы

«песня» и «в бою», составляющие ситуацию перехода в войну, не исчерпывается в поэзии Кульчицкого: «чтоб в бою похолодеть сердцам, / чтоб в бою нагрелися винтовки. / Чтоб десант повис орлом степей, / чтоб героем стал товарищ каждый, / чтобы мир стал больше и синей, / чтоб была на песни больше жажда.» («Будни», 1939); «И чертят небо над Москвой / Прожекторов лучи. / И от застав шагают в бой / Родные москвичи…» («Столица», 1941).

В первый день войны Кульчицкий с заявлением явился в военный комиссариат, но вначале его на фронт не направили. Затем, когда был сформирован Истребительный

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

43

батальон, он вошел в его состав. После того, как батальон был распущен, поэту снова пришлось вернуться в Литературный институт. Четверокурсником уехал во фронтовую газету и скоро поступил в Московское пулеметно-минометное училище в Хлебникове.

26 декабря 1942 года Кульчицкий в последний раз побывал у Лили Брик и принес свое последнее стихотворение:

Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник!

Что? Пули в каску безопасней капель?

И всадники проносятся со свистом Вертящихся пропеллерами сабель?

(«Мечтатель, фантазер…», 1942)

Сначала поэт изображает спокойного мирного человека. До войны лирический герой считал, что война не является страшной, опасной. Бойцы воюют весело, красиво, беззаботно. С этой иллюзией «созвучно» несуразное представление в следующей строфе:

Я раньше думал: “лейтенант”

Звучит “налейте нам”, И, зная топографию, Он топает по гравию.

Кажется, офицер только напивается и веселится. Военный поход как будто равен прогулке или увеселительной поездке. Но это грубая ошибка, что начинает понимать лирический герой, поэтому начальная строка звучит как самоирония, «самопощечина».

За двумя строфами с юмором следуют серьезные:

Война ж совсем не фейерверк, А просто – трудная работа, когда,

черна от пота,

вверх Спешит по пахоте пехота.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

44

Здесь наступает перелом пафоса всего стихотворения. Возникает мотив превращения в солдата, связанный с изменением представления героя: война – не игра, а тяжелый изнурительный труд. Известная строка «спешит по пахоте пехота» имеет несколько версий с такими глаголами, как «скользит», «ползет», «пыхтит», и др. Но какой бы глагол ни был, он принадлежит к категории «движение с трудом». Эта трудность ходьбы опредмечивается в следующей строфе:

Марш!

И глина в чавкающем топоте До мозга костей промерзших ног Наворачивается на чоботы Весом хлеба в месячный паек.

Употребляется прием гиперболы: ноги, «промерзшие до мозга костей», глина на сапогах весит столько, сколько весит «хлеб в месячный паек». Поэт намерен показать неожиданную реальность, противоречащую абсурдной легкости представляемого военного мира в первых двух строфах. Несмотря на холод и усталость, войскам все-таки пришлось продвигаться вперед. Что помогает им преодолеть физические трудности?

Духовная опора:

На бойцах и пуговицы вроде Чешуи тяжелых орденов, Не до ордена. Была бы Родина С ежедневными Бородино.

Поэт, вводя исторически маркированный образ Бородино, напоминает о ключевом сражении другой Отечественной войны в 1812 году. Та война закончилась для России победой, и в этой войне уверенность в победе может быть моральной поддержкой.

Прослеживая ссылки на культурные мифологемы в повествовательной прозе и лирике, исследователь считает, что «поэты спонтанно воскрешают классическую иерархию мифа и уповают на закон повторяемости событий. <…> идеализирующий миф о прошлом стал необходимостью.»⁷⁵

75 Александрова М.А. 1812 год в творческом сознании писателей фронтового поколения // Вестник

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

45

Предсмертное стихотворение «Мечтатель, фантазер…» стало знаменитым произведением Михаила Кульчицкого не только из-за глубины смысла, рассмотренного нами выше, но и из-за высокого художественного уровня. Как уже было упомянуто, в тексте ощутимо проявляется талант овладения искусством звукописи. Обнаруживается прием комбинации диссонанса и каламбурных рифм⁷⁶. В строфе второй: «лейте-нант»

– «налейте нам», «то-по-графию» – «топает по гравию»; в третьей: «фейерверк» –

«вверх», «работа» – «пота» – «Спешит по пахоте пехота»; в четвертой: «топоте» –

«чоботы»; в пятой: «вроде» – «орденов», «бы Родина» – «Бо-родино». Музыкальная тонкость делает стихотворение одной из самых звонких «песен» военных лет.

Связываем сказанное в единое целое: военная поэзия Кульчицкого кристаллизуется в ряде тем: предшественники, родина, революция и сама война. Во-первых, поэт прославляет имена героев Гражданской войны, Николая Щорса, например, испытывая чувство преклонение перед своим кумиром. Во-вторых, несмотря на то, что государство пришло к кризисному повороту (лейтмотив стихотворений – «тьма»), поэт через слова лирического героя выражает свою уверенность в будущем родины. В-третьих, за это будущее необходима, согласно восприятию лирического героя, борьба. «Самое страшное в мире – Это быть успокоенным». Наконец, устремленность к бою рождает тему превращения в солдата. (мотив «в бою») Однако в предсмертном стихотворении возникает конфликт между фантазией и реальностью войны. Боевая пылкость сталкивается с жестокостью войны. Лирический герой, обращаясь к исторической памяти о победе, преодолевает трудности.

3.2 Тема войны в поэзии Б. Ш. Окуджавы 1950-1960-х годов

Булат Шалвович Oкуджава (1924–1997) появился на свет в Москве в семье партийных работников, учился в Тбилиси, недолго работал токарем на заводе. В 1942 году, после окончания девятого класса, молодой человек добровольцем отправился на фронт. В советской армии он служил сначала минометчиком, был серьезно ранен, потом стал радистом в тяжелой артиллерии. В 1943 году, будучи полковым запевалой, на фронте Окуджава сочинил свою первую песню «Нам в холодных теплушках не спалось…».

Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. 2013. № 1. С.13.

76 Рифмы, построенные на игре слов и звуковом сходстве.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

46

После демобилизации поступил на филологический факультет Тбилисского государственного университета. Окончив учебу, будущий поэт-певец работал учителем в сельской школе, затем в 1950-х годах – заместителем редактора газеты «Комсомольская правда», редактором издательства «Молодая гвардия», заведующим отделом поэзии

«Литературной газеты». В 1962 году, после того, как стал членом Союза писателей СССР, Oкуджава ушел со службы и полностью посвятил себя профессиональной творческой деятельности⁷⁷.

Приводим высказывание Окуджавы: «Грустью и иронией, т. е. моей творческой зрелостью, я обязан главным образом войне. На войне я рассердился на жестокость судьбы, незаслуженно похитившей близких мне людей, но вместе с тем научился великому чувству прощения и понимания... Война все время со мной: попал на нее в молодое, самое восприимчивое время, и она вошла в меня очень глубоко.»⁷⁸ Память о войне для поэта настолько неотступна, что стала вечной темой в его творчестве.

Окуджава воспринимает войну как катастрофическую беду, отнявшую неисчислимые жизни людей, в особенности – молодого поколения. В его поэзии лирическим героем постоянно является «мальчик», пришедший на фронт с юношеской пылкостью, но столкнувшийся с «черствостью» войны:

Я надышался всласть окопным зельем, и капельки еще не пригублю.

Я падаю живым на эту землю, я землю эту теплую люблю.

Я рот разеваю жадно и грустно, и воздух губами ловлю, ловлю, и он течет в меня трудно и густо.

Я этот воздух густой люблю.⁷⁹ («Первое ранение», 1957)

Глаголы наряду с сочетаемыми с ними наречиями в первых строках обеих строф создают облик героя, «наслаждающегося» обстановкой. Но эта обстановка ведь не какая-то игра, а война. Загадочное «зелье», каким бы веществом – антидот или яд? – оно ни было, по-видимому, прельщает героя. Парадоксальное описание оттеняет трагичность

77 О биографии и творчестве поэта см., например: Розенблюм О. М. Раннее творчество Булата Окуджавы:

Опыт реконструкции биографии. Автореферат дис. … канд. филолог. наук: Москва, 2005.

78 Рябинина Н. В. Изучаем историю русской литературы XX века. М.: Флинта, 2012. С139–140.

79 Окуджава Б. Ш. Булат Окуджава – Стихотворения. СПб: Академический проект, 2001. С. 564. Далее цитаты приводятся по этому источнику с указанием в скобках страницы.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

47

боевого энтузиазма патриота.

Далее поэт сравнивает выносливость бойца с несгибаемостью «задрипанного муравьишки», который «потерял свою веточку, сбился с ног». К сожалению, это не восхваление, а соболезнование. Раненый солдат под могучим огнем продолжает укреплять оборонительное сооружение («Я такой муравейник ему слеплю, / я таких веточек ему натаскаю»), в то же время убеждая себя в том, что «за мной придут, меня не бросят, / я потерплю, я потерплю.»

Такая «ласка надеждой» присутствует и в следующем стихотворении:

На горе врагу улыбнусь я в огне.

Я буду улыбаться, черт меня возьми, в самом пекле рукопашной возни.

Пусть хоть жизнь свою укорачивая, я пойду напрямик в

пулеметное поколачиванье, в предсмертный крик.

(«Не вели, старшина, чтоб была тишина…», 1958 – С. 149)

Чувство конфликтности вызывают действие и место происшествия, по логике несовместимые друг с другом: «улыбнусь» – «в огне», «буду улыбаться» – «в самом пекле». Герою помогает сопротивляться неблагоприятным обстоятельствам трагический оптимизм. Тем не менее, цель такого оптимизма – смерть: «Чтоб видели враги мои и знали бы впредь, / как счастлив я за землю мою умереть!» Если бы не удалось дочитать до конца, мы бы пришли к дерзкому заключению, что стихотворение примиряется с идеологическими постулатами социалистического реализма. На самом деле, оно его опровергает переломом пафоса в последней строке: «хоть славная смерть, хоть геройская смерть – / умирать все равно, брат, не хочется.»

Бесстрашие бойца может споткнуться на испытаниях войны. Окуджава углубляет значение изменения человека при жестоких условиях, раскрывая аспект экзистенциальной проблематики. Согласно этическому кредо поэта, для выживания в

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

48

жестокости войны человеку нужно не терять свое доброе начало:

Я ухожу от пули, делаю отчаянный рывок.

Я снова живой на выжженном теле Крыма.

И вырастают вместо крыльев тревог за моей человечьей спиной надежды крылья.

(«Я ухожу от пули, делаю отчаянный рывок…», 1958 – С. 146)

Видимо, «надежда» составляет контрастом «отчаянному». И тонкая деталь: слово

«человечьей», на первый взгляд, кажется излишним. Но оно имеет философское значение.

«Крылья надежды» обозначают духовной подъем, противодействующий расчеловечиванию – положению, до которого лирический герой едва не докатился. На него находит прозрение: «До первой пули я хвастал: чего не могу посметь? / До первой пули врал я напропалую.» Он смущается, говоря: «жизнь моя довоенная разглядывает меня с удивленьем». Снова поэт находит символ человеческой доброты, которую не следует утрачивать – «василек», нежно советуя: «Ребята, когда нас выплеснет из окопа четкий приказ, / не растопчите этих цветов в наступленьи: / пусть синими их глазами глядит и глядит на нас / идущее за нами поколенье.»

Тему превращения, связанного с добротой, можно обнаружить в стихотворении

«Тамань»:

Отучило время меня дома сидеть.

Научило время меня в прорезь глядеть.

Скоро ли – не скоро, на том берегу я впервые выстрелил на бегу.

(«Тамань», 1958 – С. 147)

Данное стихотворение лаконично рассказывает в начале строфы о времени, пространстве и событии: «Год сорок первый. Зябкий туман. / Уходят последние солдаты в Тамань». Поэт сопоставляет войну с образом «волны». Молодые люди идут на фронт один за другим и может быть, никогда не вернутся. О солдатах, ушедших по течению истории, лирический герой вздыхает: «Эй, волна! Перестань, не шамань: / не заманишь

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

49

парня в Тамань...». С другой стороны, он оглядывается на себя, зная свои изменения, главное из которых: «Отучило время от доброты: / атака, атака, охрипшие рты...».

Между прочим, мотивы «урока времени» и «заманчивость» войны затрагиваются и в другом стихотворении:

Нас время учило:

живи по-походному, дверь отворя…

Товарищ мужчина,

а все же заманчива доля твоя:

весь век ты в походе,

и только одно отрывает от сна:

куда ж мы уходим,

когда за спиною бушует весна?

(«Песенка о пехоте», 1961 – С. 220)

Военное время научило людей жить по-военному. Война не привлекательна, заманчива задача охранять родину. Согласно воззрениям лирического героя, солдаты, выполняющие эту задачу, оказываются под ее обаянием, а значит, под обаянием войны.

Возвращаясь к стихотворению «Тамань», заметим, что печаль резонирует в последней строке «Ты прости меня, мама, за щедрость мою», потому что сын у матери преобразился под влиянием войны. Ключевое слово «парень» ведет нас к следующему тезису: поэзия Окуджавы характеризуется насыщенной жалостью к молодежи (мальчикам и девочкам, парням и девушкам):

Возьму шинель, и вещмешок, и каску, В защитную окрашенные окраску, Ударю шаг по улочкам горбатым...

Как просто стать солдатом, солдатом.

Забуду все домашние заботы, Не надо ни зарплаты, ни работы - Иду себе, играю автоматом,

Как просто быть солдатом, солдатом!

(«Песенка веселого солдата», 1960 – С. 206)

Окуджава изображает наивную фантазию молодого солдата. Герой идет на фронт, как на прогулку, для него оружие, словно игрушка. Абсурдность представления о войне подчеркивается повтором «как просто стать / быть солдатом, солдатом». Однако поэт не решается насмехаться над своим героем, напротив, он за него опасается.

Стихотворение озаглавлено «Песенка веселого солдата», но звучит оно совсем не весело, а довольно заунывно.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

50

Мотив «играющего солдата» возникает и в других стихотворениях:

Я листаю страницы.

Маячит

пережитое.

Я как в плену.

Вон какой-то испуганный мальчик сам с собою играет в войну.

(«Раскрываю страницы ладоней…», 1959 – С. 178)

«Листать страницы» - значит, бросать ретроспективный взгляд на прошлое. Видя кличество пострадавших от войны, лирический герой им сострадает. Дальше он выражает свое гуманистическое мнение: мальчик слишком неопытный и безвинный, его не стоит втягивать в бездну войны. Но реальность была так жестока, что вся молодежь без исключения была вовлечена в бои. Наш свидетель чувствует себя бессильным изменить историю, он может только «исступленно» листать страницы. Наконец, он приходит к угрюмому выводу: «Кто там плачет?.. Никто там не плачет... Просто дети играют в войну!»

К приведенным стихотворениям близко и следующее:

Один солдат на свете жил, красивый и отважный, но он игрушкой детской был, ведь был солдат бумажный.

Он переделать мир хотел, чтоб был счастливым каждый, а сам на ниточке висел:

ведь был солдат бумажный.

(«Песенка о бумажном солдатике», 1959 – С. 210)

Стиль повествования придает стихотворению вид сказки. Начальная строчка напоминает формулировку рассказа для детей: «Жил-был один солдат». В каждой строфе первые две строчка противоположны двум последним: одно фантазия, а другое реальность. Реальность заключается в том, что молодой солдат – недоспелый и хрупкий, словно «игрушка». Предложение «на ниточке висел» – деликатный намек на куклу, попавшую в лапы войны. Несмотря на «неготовность» солдата к войне, у него странное,

‧

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

52

(«До свидания, мальчики», 1958 – С. 152)

Первая строка сразу вскрывает отношение лирического героя к войне. Оценочное слово «подлая» ставит знак антивоенного смысла. Причина оппозиции в том, что из-за войны изменились, во-первых, «дворы», во-вторых, «мальчики». Притяжательное местоимение «наши» намекает на причастность лирического героя к «дворам» и

«мальчикам». Причем «наши» противостоит тому «ты» («подлая война»). Наша тема превращения обнаруживается в строке «повзрослели они до поры». Мальчикам нужно стать взрослым словно за одни сутки потому, что им предстоит новая роль – солдат. Во второй строфе лирический герой обращается к мальчикам нежно. Если третью, четвертую и пятую строки можно считать наставлением, то последние («постарайтесь вернуться назад») стоит воспринимать как мольбу. Она высказана два раза, откликаясь на строку «До свидания, мальчики!», которая содержит в себе две плоскости смысла. Пока читаем только первую строфу, получается значение «прощайтесь!». А когда рассматриваем весь контекст, то всплывает другое значение – «свидимся!». Лирический герой надеется, чтобы мальчики придут обратно.

Ах, война, что ж ты, подлая, сделала:

вместо свадеб - разлуки и дым, наши девочки платьица белые раздарили сестренкам своим.

Сапоги - ну куда от них денешься?

Да зеленые крылья погон...

Вы наплюйте на сплетников, девочки.

Мы сведем с ними счеты потом.

Пусть болтают, что верить вам не во что,

что идете войной наугад...

До свидания, девочки!

Девочки,

постарайтесь вернуться назад.

В второй части стихотворения лирический герой оборачивается к девочкам, кому стали ненужным «платьица белые», потому что «торжественной церемонии» свадьбы не будет.

«Платьица белые» по метафорическому смыслу контрастируют с «зелеными крыльями погон». То был наряд для свадьбы – символ новой жизни, это элемент военной формы – знак войны, образ смерти. Обычные люди не могут отменить войну: «Сапоги – ну куда от них денешься?» Пришлось и многим женщинам идти на фронт. Главное, что они со своей верой «идут войной», и не так, как «болтают» «сплетники». В конце стихотворения, как и в первой части, лирический герой снова выражает свою

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

53

сентиментальную просьбу: «постарайтесь вернуться назад». Возвращение становится важной темой стихотворения наряду с превращением в солдата.

Теме «стать солдатом» посвящено и это стихотворение:

Волнения не выдавая,

оглядываюсь, не расспрашивая.

Так вот она – передовая!

В ней ничего нет страшного.

Трава не выжжена, лесок не хмур, и до поры

объявляется перекур.

Звенят комары.

(«Первый день на передовой», 1957 – С. 135)

Все стихотворение можно разделить на две части, которые друг другу противоположны по смыслу. Сначала посмотрим на первую часть. Изображается мирная картина. Пока бой не начинается, солдатам позволяют отдыхать. Вокруг полная тишина, слышен звон комаров. Краткое спокойствие производит на лирического героя ложное впечатление: передовая не страшна, и он засыпает: «И вдруг попадаю в сон: / дым сражения, окружение, / гибнет, гибнет мой батальон.» Происходит перелом сюжета, за чем следует вторая часть стихотворения о напряжении:

Кричу, обессилев, через хрипоту:

“Пропадаю!”

И к ногам осины, весь в поту, припадаю.

Жить хочется!

Жить хочется!

Когда же это кончится?..

Мне немного лет...

гибнуть толку нет...

я ночных дозоров не выстоял...

я еще ни разу не выстрелил...

Прежде не было «волнения», а здесь героя охватывает колоссальный страх. Из этого состояния глупое представление о войне («в ней ничего нет страшного») кажется нелепым. Последние строки с многоточиями представляет собой нечто вроде истерического вопля при гибели, они проявляют глубинную хрупкость человеческой души. Отчаянная фраза «я еще ни разу не выстрелил...» служит функцией меткого обличения беспощадности войны: сколько людей погибли, не успев научиться воевать,

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

54

стать настоящими солдатами. «Попадаю в сон» сменяется на «и просыпаюсь...». В эпилоге лирический герой высказывает тревогу: «А что, если кто-нибудь в том сне побывал? / А что, если видели, как я воевал?», как будто опасаясь, что не справится с боем и погибнет. Стыд за свою мгновенную (и объяснимую) слабость свидетельствует о готовности ее преодолевать.

Обобщаем сказанное. Военная поэзия Окуджавы посвящена молодому военному поколению. Объектом для изображения являются молодой человек (мальчик) и девушка, в которых лирический герой видит юношескую страстность к выполнению своего долга перед родиной. Однако эта страстность вызывает у него не восхищение, а, скорее, сожаление, потому что каждый из них шел на «заманчивый» фронт «веселым»

«бумажным солдатиком». Лирический герой, с одной стороны, жалуется на «подлую войну», с другой - предупреждает мальчика о жестокости войны, как будто можно спасти его из исторического пепла. В момент превращения в солдата автобиографический герой осознает свое изменение: «Отучило время от доброты», «Нас время учило: / живи по-походному». Но лирический герой неизменно просит его не терять доброе начало.

3.3 Образы лирических героев: отдавшиеся войне и оторвавшиеся от войны

Собственно, в поэзии Кульчицкий и Окуджава, хотя и принадлежат к одному и тому же фронтовому поколению, преломляют присущие периоду воззрения на войну на протяжении всей своей жизни. Кульчицкий писал свое последнее стихотворение, когда война еще не закончилась: его кругозор, говорим это без негативной оценки, словно ограничен этим временным диапазоном. Окуджава, уцелев на фронте, имел возможность выбирать позицию для обрисовки войны c более «эластичного» угла зрения:

приближаться к событию, отдаляться от него, менять как пространственную, так и временную дистанцию.

В стихотворениях обоих поэтов лирические герои характеризуются революционным энтузиазмом, заставляющим их отправиться на фронт с исключительным бесстрашием.

Такой образ героя типичен для военной литературы. Если рассеянно окидывать их взором, они почти неотличимы, и это создает опасность их отождествления. Поэтому

‧

‧

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

57

грудь нашивали мостики алые» («Год моего рождения», 1940); «По багровым степям, / по квадратам на глобусе, / Как тура, идущая по прямой, / Воздух кромсали круглые / лопасти / – Словно лед за кормой, / он лежал за спиной…». («Машина времени», 1940)

Персонажи Кульчицкого говорят: «Мы подымаем винтовочный голос, / чтоб так разрасталась наша Отчизна» («Губы в губы», 1940), тогда как герои Окуджавы рассказывают о тишине. В данных стихотворениях глаголы «стихло», «замерло»

очерчивают мертвый покой на поле сражения; в других образ тишины более разнообразный. Он может обозначать:

1) мир, противоречащий войне: «Но однажды, когда “мессершмитты”, как вороны, / Разорвали на рассвете тишину, / Наш Король, как король, он кепчонку, как корону, / Набекрень, и пошел на войну» («Песенка о Леньке Королеве», 1957);

2) временный покой в ходе боя: «Не вели, старшина, чтоб была тишина. / Старшине не все подчиняется. / Эту грустную песню придумала война... / Через час штыковой начинается» («Не вели, старшина, чтоб была тишина…», 1958);

3) безжизненность после битвы: «Едва затихли первые сраженья, / они рядком лежали.

Без движенья. / В костюмах предвоенного шитья, / как будто притворяясь и шутя»

(«Джазисты», 1959).

Оба поэта посвящают свои стихи молодому бойцу, потому что написаны они на основе их непосредственного фронтового опыта, герои стихотворений, по сути, автобиографические, в них отображаются значимые ценности своего времени. Но, если в стихотворениях Кульчицкого эти ценности будто замерзают в реке времени, сохраняясь в форме юношеских представлений, то Окуджава по мере взросления перепроверяет свои позиции с точки зрения человека средних лет

И каждый взрыв или пожар В любом твоем дому

Я ощущаю как удар По сердцу моему.

Но мы залечим каждый дом, И в окнах будет свет,

Дворец Советов возведем Как памятник побед.

М. Кульчицкий («Столица», 1941)

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

58

Простите пехоте,

что так неразумна бывает она:

всегда мы уходим,

когда над Землею бушует весна.

И шагом неверным

по лестничке шаткой спасения нет.

Лишь белые вербы,

как белые сестры глядят тебе вслед.

Б. Окуджава («Песенка о пехоте», 1961)

Лирический герой Кульчицкого постоянно питает упорную веру в свою солдатскую силу, в победу. Бойцы у него чувствуют себя врачами и строителями – они лечат мир и перестраивают его. Они просто не могут без веры и оптимизма, и это было важно, особенно для тех, кому пришлось начинать войну. Однако в послевоенные годы ситуация меняется, отношение общества к войне стало менее напряженным, но и более печальным.

В данном стихотворении солдаты идут «шагом неверным», и «белые сестры глядят» на них, как будто они идут в тупик. Затем слышится характерное для Окуджавы сострадательное увещевание: «Не верьте погоде, / когда затяжные дожди она льет. / Не верьте пехоте, / когда она бравые песни поет. / Не верьте, не верьте, когда по садам закричат соловьи: / у жизни и смерти / еще не окончены счеты свои.» Повторяется три раза «не верьте». Оно словно отговаривает от боя. В период «оттепели» дерзнули высказать такую идею, которая считалась табу в военные времени.

В своих знаменитых стихотворениях поэты-ровесники рассказывают о сходной ситуации – переходе молодого человека в военную жизнь, но расходятся в окончательном выводе.

Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник! Волнения не выдавая,

Что? Пули в каску безопасней капель? оглядываюсь, не расспрашивая.

И всадники проносятся со свистом Так вот она – передовая!

Вертящихся пропеллерами сабель? В ней ничего нет страшного.

М. Кульчицкий Б. Окуджава («Мечтатель, фантазер…», 1942) («Первый день на передовой», 1957)

Оба стихотворения начинаются с неправильного представления о войне. Один лирический герой задает самому себе ряд вопросов, полных самоиронии, другой легкомысленно высказывает свое мнение. Строфы показывают неопытность молодых

‧

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

60

лет пятнадцать после войны, Окуджава «воспроизводит» героя, который перед разрушительной войной выглядит слабым и хрупким. Поэтому, несмотря на то, что герои обоих поэтов молодые люди, Кульчицкий своему герою ровесник, а Окуджава смотрит на своего героя, как на подростка. Хотя сам Кульчицкий, на самом деле, является одним из тех «мальчиков», которых Окуджава обрисовывает в своей поэзии.

3.4 Выводы к главе 3.

Образы молодого человека, превратившегося в солдата, в поэзии М. Кульчицкого и Б.

Окуджавы изображаются по-разному. Это различие показывает не противоречие мнений поэтов, а различие их взглядов на значительные проблемы.

1. Одной из главных тем в произведениях поэтов-ровесников является юношеская страсть. У лирического героя Кульчицкого она связана с его «антиспокойствием», герой уверен в себе, могуч и энергичен. Но такая пылкость Окуджаве кажется трагичной, потому что любой человек - слабый, хрупкий бумажный солдатик, словно игрушка в ладони войны.

2. В стихотворениях Кульчицкого присутствует лейтмотив «в бой», раскрывающий стремление к борьбе. В связи с этим его лирический герой проявляет дух самопожертвования, персонажи Окуджавы тоже готовые жертвовать собой. Но в его песенках обнаруживается мотив, как будто, противоположный – возвращения (из боя).

Лирический герой не хочет, чтобы «мальчики» жертвовали собой, и просит их возвратиться обратно.

3. Знаменитые стихотворения обоих поэтов рассказывают о превращении в настоящего солдата. Оба лирических героя испытывают конфликт между своим представлением о войне и реальностью. Герой Кульчицкого преодолевает трудности превращения с помощь обращения к памяти о военной победе. Герой Окуджавы теряется перед реальностью войны. Воля бойца может окрепнуть при воодушевлении от исторического события или слабеть из-за господства человеческой природы – страха.

Кульчицкий всю жизнь стремился к совершенствованию стихотворного искусства, с

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

61

почтением взирал на революционеров старшего поколения, как в поэзии, так и в политике, верно охранял отечество. Борис Слуцкий посвящает одно стихотворение своему другу:

«Но с первого мальчишеского вздоха / до смертного обдуманного крика / поэт искал не славу, а слова. / Слова, слова. / Он знал одну награду: / в том, чтоб словами своего народа / великое и новое назвать. / <…> / Я не жалею, что его убили. / Жалею, что его убили рано. / Не в третьей мировой, а во второй. / Рожденный пасть на скалы океана, / он занесен континентальной пылью / и хмуро спит в своей глуши степной.»⁸⁰

Окуджавы в своих стихах о войне постепенно достигает целостности. Он начинает от лица «я» («Первое ранение», 1957) и доходит до «мы» («Мы за ценой не постоим», 1969).

Он сначала описывает индивидуума («Песенка о бумажном солдатике», 1959; «Песенка веселого солдата», 1960), потом коллектив («До свидания, мальчики», 1958; «Песня о московских ополченцах», 1969), потом народ («Бери шинель, пошли домой», 1975).

Вначале он смело описывает самые нелестные для солдата переживания (страх), но постепенно начинает видеть в «мальчиках» победителей, которые преодолели слабость и научились выполнять приказы и наступать так энергично, что «почтальон сойдет с ума», разыскивая их по фронту. Наконец, для завершения темы войны поэт предлагает откладывать военное пережитое под сукно своей души и восстанавливать жизнь: «Война нас гнула и косила, / пришел конец и ей самой. / Четыре года мать без сына, / бери шинель, пошли домой. / <…> / Мы все войны шальные дети – / и генерал, и рядовой. / Опять весна на белом свете, / бери шинель, пошли домой.» («Бери шинель, пошли домой», 1975)

80 Слуцкий Б. А. Борис Слуцкий: Стихотворения. М.: Художественная литература, 1989. С. 171.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

62

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

63

Глава 4

Женщина-военный как тема художественной литературы

4.1 «Девчата, похожие на парней» в стихотворениях Ю. В. Друниной

Сквозной темой творчества Юлии Владимировны Друниной (1924–1991) является Великая Отечественная война. Приобретенный в юности военный опыт стал неотъемлемой частью памяти поэта, на склоне лет неизменно побуждавший оглядываться на свое прошлое и переосмысливать его: «До сих пор не совсем понимаю, / Как же я, и худа и мала, / Сквозь пожары, к победному Маю / В кирзачах стопудовых дошла. / И откуда взялось столько силы / Даже в самых слабейших из нас?.. / Что гадать!

Был и есть у России / Вечной прочности вечный запас.»⁸¹ («Запас прочности», 1980)

Поэт недолго была на фронте, но то, что она видела, потрясло ее, внушающие страх картины запечатлелись в сердце и всю жизнь возникали в памяти. Будучи еще школьницей, вскоре после начала Великой Отечественной войны Друнина в возрасте шестнадцати лет записалась в добровольную санитарную дружину, начала работать санитаркой. В пригороде Москвы во время строительства оборонительных сооружений она попала под авианалет и применила сразу свои навыки, оказывая неотложную помощь.

Окончив курсы медсестер в школе младших авиационных специалистов, она была направлена в санитарное управление Белорусского фронта. Получив почти смертельное ранение – осколок снаряда едва не затронул сонную артерию, в госпитале она написала свое первое стихотворение о войне: «Я только раз видала рукопашный, / Раз наяву. И тысячу – во сне. / Кто говорит, что на войне не страшно, / Тот ничего не знает о войне»

(«Я только раз видала рукопашный…», 1943 – С. 19).

После выздоровления Друнина пыталась поступить в Литературный институт, но не смогла. Оказавшись в самоходном артполку в звании старшины медслужбы, снова попала на фронт, воевала в Белорусском Полесье, затем в Прибалтике. Была контужена, награждена орденом и медалью и признана негодной к несению военной службы. После демобилизации Друнина продолжила творческую деятельность. Подборка ее

81 Друнина Ю. М. Юлия Друнина – Избранные произведения в двух томах. М.: Художественная литература, 1981. Т. 2. С. 209. Далее цитаты приводятся по этому источнику с указанием в скобках страницы. Кроме некоторых случаев, оговоренных особо, все цитаты взяты из первого тома.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

64

стихотворений была напечатана в 1945 году в журнале «Знамя», через три года был издан первый поэтический сборник «В солдатской шинели». С середины 1950-х годов сборники выходили один за другим, вот названия некоторых из них: «Разговор с сердцем» (1955), «Современники» (1960), «Страна Юность» (1966), «В двух измерениях»

(1970), «Окопная звезда» (1975), «Солнце – на лето» (1983) и т.д. В ноябре 1991 года Друнина покончила жизнь самоубийством. В истории литературы она осталась едва ли не единственной женщиной-представителем фронтового поколения поэтов.

4.1.1 Стихотворения 1940-х годов: «Я ушла из школы в грязную теплушку...»

Юность должна быть таким периодом жизни, когда можно вволю удовлетворять любопытство, во все влюбляться, веселиться, наслаждаться. Но поколению Юлии Друниной выпала другая судьба. Страна находилась в чрезвычайных обстоятельствах, и Друнина, руководствуясь чувством справедливости и сострадания, выбрала себе тернистый путь.

Как разворачивалась ее фронтовая деятельность? В раннем стихотворении сразу отмечается резкий поворот ее жизни:

Я ушла из детства В грязную теплушку, В эшелон пехоты, В санитарный взвод.

(«Я ушла из детства…», 1943 – С. 20)

Обратим внимание на то, что здесь указывается не на перемещение в пространстве, а на перемену во времени. Поэт употребляет слово временной категории – «детство»

вместо слова пространственной категории (например, «дом», «сад»), которое грамматически точнее соответствовало бы «теплушке» с целью подчеркнуть наступление нового периода жизни. Детство уже ушло, и юной девушке предстоит неведомая подросткам в таком возрасте задача. Она еще раз повторяет подобный синтаксический оборот, используя двусмысленность слова «школа» в русском языке: «Я пришла из школы / в блиндажи сырые». Школа – это здание, специально предназначенное

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

65

для учебы, но также школа, в философском смысле, – это пространство, где созданы максимально хорошие условия для развития молодого человека. Уйти из школы, значит, уйти из зоны комфорта. Кроме того, Друнина фиксирует начало и конец своего перехода из одного вида человеческого существования в другой: «От Прекрасной Дамы – / в

“мать” и “перемать”.» При этом она не отрицает сознательность своего решения, использует не пассивную форму «мне пришлось», а высказывание в активной форме: «я ушла» / «я пришла».

Поэт описывает процесс превращения человека. Но изменение социальной роли, сопровождаемое сменой пространства, всегда дается нелегко. В реальности перед выполнением новой роли нам часто нужно некоторое время, чтобы поразмышлять о том, как мы в данное положение попали, как будто все произошло внезапно. Так часто бывает в случае кризиса. Обстановка в доме, на улице кажется прежней: «Тот же двор, Та же дверь. / Те же стены. / Так же дети бегут гуртом. / Та же самая “тетя Лена” / Суетится возле пальто» («В школе», 1945 – C. 41). А человек уже вынужден жить по-другому. Поэту самой грустно от этой перемены, но все-таки она категорически расстается с тем, к чему привыкла, и вступает в новый этап жизни:

…Школьным вечером, Хмурым летом,

Бросив книги и карандаш, Встала девочка с парты этой И шагнула в сырой блиндаж.

(«В школе», 1945 – C. 41)

В другом стихотворении мы видим, какие действия происходили одно за другим, какой напряженной была атмосфера:

После тревоги, ночью, Крепок тяжелый сон.

После тревоги, ночью, Занервничал телефон.

Подхожу:

“Товарищ, Срочно

С вещами в райком”.

(«После тревоги, ночью…», 1945 – C. 47)

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

66

Словно героиня долго ждала тот момент, который в корне изменит ее судьбу. С тех пор ей пришлось видеть себя настоящим бойцом.

Иду в предрассветном тумане.

Долго ль собраться мне – Билет комсомольский в кармане.

Дорожный мешок на спине.

В райкоме взволнованно Сказал секретарь:

– Комсомольцы мобилизованы На фронт.

(«После тревоги, ночью…», 1945 – C. 47)

Так героиня становится одной из тех, кто непосредственно принимает участие в войне.

Курсанток-санинструкторов учат технике ухода за раненными. Наука о сдерживании тошноты, преодолении страха, сохранении самообладания, и т.д. не входит в программу курсов. Готова ли неискушенная девушка к столкновению с жестокостью войны? Ответ неотчетлив.

Но, уже воюя, героиня обнаруживает, что незаметно сильно изменилась, превратилась в человека того типа, который требуется:

Качается рожь несжатая.

Шагают бойцы по ней.

Шагаем и мы – девчата, Похожие на парней.

(«Качается рожь несжатая…», 1942 – C. 21)

Казалось бы, на войне как будто неважен пол. И мужчины, и женщины надевают форму, сапоги и становятся одинаковыми солдатами. Но все же война считается мужским делом, женщины-военные обречены приобретать мужские черты. Эта идея подчеркивается с помощью повтора в конце стихотворения: «Идут по войне девчата, / Похожие на парней».

В опасной ситуации человек показывает себя надлежащим образом. Героиня

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

67

прекрасно понимает собственную обязанность – спасти жизни раненных, рискуя своей.

Как бы невероятно трудно ни было, возложенную на себя миссию следует выполнять, доверия людей нельзя не оправдывать.

Так устала – руки не поднять, Не до дров, – согреюсь под шинелью, Прилегла, но слышу, что опять По окопам нашим бьют шрапнелью.

Из землянки выбегаю в ночь, А навстречу мне рванулось пламя, Мне навстречу – те, кому помочь Я должна спокойными руками.

(«Только что пришла с передовой…», 1944 – C. 36)

Девушка-школьница удачно превратилась в медсестру. «Мимоходом: – Молодец, сестра! – / Крикнут мне товарищи в награду». Но каким был процесс превращения? Об этом поэт мало прямо говорит, она только намекает, потому что, когда человек устремляется к цели (здесь – стать военной медсестрой), он часто проглатывает все горе по дороге. С другой стороны, мы можем понять, что автору просто тяжело и страшно вспоминать о том, как происходило это превращение. Если мы соберем рассеянные в стихотворениях мотивы, из них составляя сюжет, то можно проследить то, что испытывала героиня.

«Замело окопы и воронки. / Мерзнет полумертвый городок.» («В оккупации», 1944 – C. 44) На медсестре была только «заштопанная шинель» («Целовались. Плакали и пели…», 1944 – C. 24). И «в окоп / Сквозь минные разрывы / Незваной гостьей / Забрела любовь». Любовь здесь может обозначать соотечественника, раненого, нуждающегося в медицинской помощи. Сестра с ним разговаривала («Ты заслонил мои глаза / Обветренной рукой» – «Приходит мокрая заря…», 1944 – C. 28.) и спрашивала («Где ты воюешь, на каком снегу?» – «В глазах – углы твоих упрямых скул», 1944 – C. 27.) Однако, раненому грозит гибель, уцелеть ему оказалось невозможно. И сестра молится: «Спи, земляк. / Пускай тебе приснится / Город наш и девушка твоя» («Кто-то бредит…», 1944 – C. 35).

Ей было нужно выносить «солдатский неуют», и она себя утешает: «Мне нужно верить, чтобы пережить / Бои, / походы, / вечную усталость, / Ознобные могилы-блиндажи.» («Ждала тебя. И верила. И знала…», 1943 – C. 23) Люди на войне живут

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

68

верой, но окружающая обстановка нередко выглядит безнадежно. Сестра в себе, в своей земле сомневается: «Отчего же такая стужа, / Словно кто-то не верит в май? / Словно я перестала верить, / Что в одну из весенних дат / Неожиданно охнут двери / И, бледнея, войдет солдат» («Я боюсь просыпаться ночью…», 1945 – C. 52). К сожалению, раненый все же покинул мир, «потому что мешковатый парень / Сердцем амбразуру заслонил.»

Сокрушенная сестра исповедуется: «Я хочу забыть свою пехоту. / Я забыть пехоту не могу. / Беларусь. / Горящие болота, / Мертвые шинели на снегу» («Я хочу забыть вас, полковчане…», 1945 – C. 42). Она также просит благословения неба и защиты: «Мама, / где ты, / моя родная? / Измотала меня война» («Мы идем с переднего края…», 1944 – C. 39).

Мы не просто вырываем цитаты из текстов и манипулируем ими. Мы рассматриваем их вместе, пытаясь создать образ фронтовой юности Друниной. Каждое действие закаляет солдатскую волю. Каждое событие взращивает боевую способность. Из всех этих частностей состоит ее память о войне. Может быть, сама поэт и не рефлексировала по поводу того, как она превратилась в медсестру на передовой. Она лишь показывает, что с возрастанием трудностей укрепляются соответственно сила и дух бойца, закаляется его/ее мужественность.

Но одновременно – это важно для Друниной – «девчата, похожие на парней» не теряют нежность и женственность. Поэт на вопрос: «Как Вы сумели сохранить нежность и женственность после участия в такой жестокой войне?» ответила: «Для нас смысл войны с фашизмом именно в защите этой женственности, спокойного материнства, благополучия детей, мира для нового человека»⁸². Она касается этой важной для нее темы в стихотворении:

Не знаю, где я нежности училась, – Об этом не расспрашивай меня.

Растут в степи солдатские могилы, Идет в шинели молодость моя.

(«Не знаю, где я нежности училась…», 1946 – C. 63)

82 Цит. по: Скрипова, О. А. Образ фронтовой молодости в поэзии Юлии Друниной // Филологический класс. 2010. № 23. С.56.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

69

Слово «нежность» здесь многозначно. Прежде всего, это сострадание, естественно присущее медсестре (как матери), облегчающей боль солдат (как сыновей родины). Оно сверкает, особенно когда люди попадают в пучину бедствий – на поле войны. Кроме того, в «нежность» входят такие понятия, как бескорыстие (спасти жизнь другого, рискуя своей), самообладание (не растеряться перед картиной окровавленных тел) и миролюбие (желание прекратить насилие). Однако женственность медсестры дополняет солдатское мужество. Героиня ведет себя как умелый боец («Опять в огонь рванулись самоходки, / Я на броню вскочила на ходу»), два противостоящие друг другу качества сосуществуют в ее жизни. Поэтому она «над братскою могилой / с опущенной стояла головой…», проявляя женскую скорбь о мужской отваге. При этом, высказывая свое горе, замечает:

«Не знаю, где я нежности училась, / Быть может, на дороге фронтовой…». Такая противоречивая психологическая реакция отмечается ею неоднократно:

Спрячь глаза.

А я сердце спрячу.

И про нежность свою забудь.

Трубы.

Пепел еще горячий.

По горячему пеплу путь.

(«Трубы. Пепел еще горячий…», 1943 – C. 22)

Героиня то опасается, что потеряет нежность, то советует: «про нежность свою забудь». Когда солдат направится на фронт, было бы лучше, если бы боец сознательно, по своей воле становился решительным и непреклонным. Смягчаться опасно для солдата.

Если фронтовая медсестра увидит во взгляде раненого смятение и отчаяние, она может заразиться ими, и это лишит ее силы спасать его. Поэтому героиня говорит: «Милый, что ж ты глаза не прячешь? – / с ними встретиться я боюсь».

Повторяем, в одном человеке нежности сопутствует мужество, что, видимо, нормально, но молодой медсестре это кажется парадоксальным. Однажды лирическая героиня признается в своей хрупкости:

Запевает девушка-разведчик, Чтобы не темнело в блиндаже.

<…>

За траншеей – вечер деревенский.

Звезды и ракеты над рекой…

Я грущу сегодня очень женской, Очень несолдатскою тоской.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

70

(«Контур леса выступает резче…», 1944 – C. 26)

Однако в другой момент пришлось попрощаться с «несолдатскою тоской» и воспрянуть солдатским духом:

Семнадцать суток шли мы так, И не отстала

ни на шаг Я от ребят.

А если падала без сил, Ты поднимал и говорил:

– Эх ты, солдат!

(«Из окружения в пургу…», 1945 – C. 45)

Эти двойственность и противоречивость томят героиню Друниной. Несмотря на это, военные переживания свидетельствует о гордости солдата и достоинстве народа.

В ослепительном краю:

В семнадцать лет, Кочуя по окопам, Я увидала Родину свою.

(«Я – горожанка…», 1945 – C. 53)

Любовь к своей родине проявляется не в «цветущем саду», не на «туристской тропе», а на фронте, в боях. В текстах поэта неизбежно превалирует патриотический пафос:

«Тебе, дорогая Россия, / Тебе, ненаглядная мать!.. / А небо над Родиной сине – / Сквозь прутья далеко видать.» («Песня узника», 1945 – C. 49); «Над Москвой шумит походный ветер, / Он зовет в далекие края. / Кто сказал, что нет чудес на свете? / Ты чудесна, Родина моя!» («Над картой», 1946 – C. 58)

С другой стороны, фронтовой опыт накапливается в качестве травматической памяти.

Мне теперь уже и непонятно, Почему так мучили меня На руках пороховые пятна Да следы железа и огня…

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

71

(«Возвратившись с фронта в сорок пятом…», 1948 – C. 70)

Звуки («Вспоминаю ребят из полка / штурмового / И рокочущий аэродром» – «О дальнем востоке», 1946 – C. 56), вкусовые ощущения («Фронтовой горьковатый воздух, / Привкус пороха на губах!» – «Ветер с фронта», 1947 – C. 67), запахи («Запах осени, / Запах плесени, / Несмолкающие дожди… » – «Все случилось ознобной осенью…», 1948 – C. 71) – все они остались в воспоминаниях поэта, бросая тень на ее последующую жизнь. Более того, они повторяются во сне, словно наяву. Мотив сна неизменно связан у Друниной с мотивом памяти, можно сказать, что сон в ее поэзии – это, в первую очередь, место памяти: «Снится, что пожары / затухают, / Оживает обожженный лес. / Улыбнулось, / сморщилось, / вздыхает / Маленькое чудо из чудес» («Русский вечер…», 1946 – C. 55); «Гасли звезды. / Села горели. / Выли ветры мокрой весны. / Под простреленными шинелями / Беспокойные снились сны…» («Много лет об одном думать…», 1947 – C. 64).

4.1.2 Стихотворения 1950 – 1960-х годов: «Юность моя боевая машет рукою мне»

По мере увеличения возраста и опыта кругозор расширяется. Литература – воплощение кругозора писателя. Поэтому мы можем раскрывать в послевоенных стихотворениях Друниной развитие ее воззрений на войну и на свое участие в ней. Поэт пересмотрела прошедшие этапы своей жизни.

Первым, естественно, является начало войны и начало ее военной «карьеры»:

Военная школа!

Военная школа!

Досрочный наш выпуск На фронт.

Врученный на марше Билет комсомола.

Грохочущий горизонт.

(«Сквозь тапочки жжется…», 1953 – C. 116)

Поэт повторяет «Военная школа!» Значит, это была не обычная школа, где ученицы после окончания школы сами выбирали свой путь жизни, а школа целенаправленная, поставившая перед учащимися сложные задачи. На войне время не ждет. Как только

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

72

девушки закончили курсы медсестер, их направили на фронт. В следующей строфе снова звучит восклицание героини: «Военное лето! / Военное лето!» В мгновение, когда она видит, что «Навстречу мне, / В новую форму одетый, / Шагает курсантов отряд», она сразу понимает, что сама является частью такого отряда.

Что бы она ни видела в мирной послевоенной жизни, она постоянно вспоминает войну:

Это не так-то просто – Впервые сидеть на коне…

Худенький смелый подросток, Что ты напомнил мне?

<…>

Это не так-то просто – Впервые быть на войне…

Худенький смелый подросток Гордо сидит на коне.

(«В манеже», 1953 – C. 98)

Дело всегда кажется трудным новичкам. Их задача – «невольный страх» спрятать, а потом и преодолеть. Поэтому в стихотворении подчеркнут контраст – «впервые», но

«гордо», «худенький» но «смелый». И «сестры-воины», перенеся поспешность и беспокойство, храбреют: «Пусть пальцы еще в чернилах, / Пускай сапоги велики: / Такими и мы приходили / В боевые полки». Школа, манеж – были лишь местами

«репетиции», а настоящая «сцена» для выполнения роли солдата куда более суровая.

У каптерки, затаив дыханье, Долго документы достаю И вхожу в гражданском одеянье В молодость армейскую мою.

(«Аэродром», 1954 – C. 128)

«Затаив дыханье» – естественная реакция перед значительным моментом, когда встречают то, что долго ждали, к чему долго готовились. Напряженность усугубляется тем, что «В тучи наведенные зенитки, / Хищный профиль боевых машин. / В оружейной маленькой каптерке / Старшина занятия ведет». Это фон превращения в бойца. Как героиня в данную минуту себя чувствует? Проводим, пожалуй, аналогию между этой медсестрой и тем новобранцем: «Новобранец в жесткой гимнастерке / Робко разбирает

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

73

пулемет.» Эти стихотворения можно отнести к прологу военной судьбы Друниной⁸³. Эпилог был удачный. Как упомянуто ранее, хотя поэт на фронте не раз получала ранения, но уцелела и вернулась с победой.

В Москве на вокзале, как положено, Каждый спешит куда-то.

Идешь ты среди суеты дорожной Уверенным шагом солдата.

Вдыхаешь вокзальный воздух горький…

(«На вокзале», 1953 – C. 103)

Ключевая мысль стихотворения – «Идешь ты <…> Уверенным шагом солдата».

Пережившему бои солдату пришлось обдумывать смысл войны и значение человеческого поведения на войне. Размышление об этих вопросах разграничивает периоды творчества Друниной. Стихотворения конца сорокового года связаны с патриотизмом, который в военные годы не нуждался в объяснении. То, что народ доказал свою любовь к родине путем военной службы, военному поколению казалось очевидным. Такой тезис еще существует в послевоенных стихотворениях:

О, Россия! Я скажу и врагу – С нелегкой судьбою страна… Без тебя,

У меня ты, Россия, Как без сердца, Как сердце, одна. Прожить не смогу…

Я и другу скажу, («О, Россия!..», 1956 – C. 125)

В таких стихотворениях нередко сочетаются мотивы «страны» (или «родины») с

«судьбой», в то же время противопоставляются «друг» с «врагом». Тема очевидна. У солдата и родины одно сердце. Солдаты защищают свою родину, как свое сердце.

Поэтому появляется необходимость бороться за свою родину, свою судьбу, свое счастье:

83 Основой сюжет о солдатских испытаниях значителен и в стихотворениях 1940-х годов, и 1950-1960-х годов. См, например: «Однополчанка» (1952), «Гроза» (1954), «Веселится щедрый ливень лета…» (1959), и т.д. Поскольку наша задача – раскрыть различие творчества поэта в двух периодах, здесь мы эти стихотворения и не обсуждаем.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

74

Мне жизнь наша кажется Горною кручей.

Бывает и солнце, Бывают и тучи.

И счастье мы ищем Не в тихих долинах – На трудных дорогах, На дальних вершинах.

(«С чего бы, не знаю…», 1954 – C. 131)

В понятии патриотизма судьба родины и счастье народа, без сомнения, связаны.

Согласно убеждению поэта, счастье находится «на трудных дорогах», поэтому нужно долго ходить и сапоги износить; оно располагается «на дальних вершинах», куда придется с трудом взбираться, подвергаясь риску упасть. Но народ или солдаты мало думают об опасности, ведь ими руководит непостижимая сила: «С чего бы, не знаю, / Но громко и строго / Зовет меня сердце / В большую дорогу – / Туда, где, по скалам / Карабкаясь льдистым, / Все выше и выше / Идут альпинисты». Здесь, конечно, поэт сравнивает с

«альпинистами» бойцов на войне.

Однако в приведенных примерах патриотизм в стихотворениях военных лет остался еще неразъясненным. Чем же оправдывает Друнина свое солдатское стремление, казавшееся в военные годы, видимо, чем-то, вроде нерассуждающей страсти, в послевоенных произведениях?

Пусть мы не били из орудий В раззолоченные дворцы – Зато мы защитили грудью Все то, что дали нам отцы.

Не испугаешь нас грозою – Мы знали сорок первый год.

Дочь поколенья, наша Зоя, Босая шла на эшафот.

(«Мое поколение», 1959 – C. 156)

Лирическая героиня, словно видя себя представителем своего поколения, заявляет, что люди воздают почести Зое Космодемьянской, первой женщине-бойцу, удостоенной звания Герой Советского Союза во время Великой Отечественной войны, идут на фронт по стопам этой героини. Они не ослеплены азартным героизмом, а вступают в бой, чтобы защитить «все то, что дали <…> отцы.» Сохранить отцовское наследие, национальную культуру, житейские обычаи – это причина, по которой женщины превращались в солдат.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

75

Подобная идея высказана также в одном стихотворении, название которого аналогично предшествующему.

Было трудно. Всякое бывало.

Но остались мы освещены Заревом отцовских идеалов, Духу Революции верны.

Потому, когда, гремя в набаты,

Вдруг война к нам в детство ворвалась, Так летели вы в военкоматы,

Тапочки, чиненные сто раз!

(«Сверстницам», 1962 – C. 230)

Это стихотворение посвящено «Нине Новосельновой – солдату и поэту» и отличается тем, что лирическая героиня разговаривает в нем не со всем известным историческим лицом, а со своими сверстницами: «Где ж вы, одноклассницы-девчонки? / Через годы все гляжу вам вслед – / Стираные старые юбчонки / Треплет ветер предвоенных лет». Она вспоминает подруг, скорбя о «Люське», похороненной «в братской могиле», «Наташе», бросившейся «к товарищам в огонь». Однако они погибли не зря, потому что

«Сталинграда не отдали», «отстояли Ленинград». Города охранили, отчизну охранили, обеспечив передачу «отцовских идеалов», на которых потомки оснуют свою жизнь. В заключении она убеждает молодежь 1960-х в правильности своего выбора стать солдатом: «Вы поймите, стильные девчонки, / Я не пожалею никогда, / Что носила старые юбчонки, / Что мужала в горькие года!»

В двух послевоенных стихотворениях поэт обращает внимание на то, что не было показано ею раньше – на сознательность выбора своих сверстниц и его значительность.

Разобрав «пружину» превращения в солдата, нас интересует, мучилась или довольна ли была Друнина этим превращением, или испытывала двойственные чувства? В конце предыдущего раздела мы писали, что военный опыт вошел в жизнь поэта в качестве травматической памяти. В стихотворениях 1950-х – 1960-х годов мы видим у нее обновленное восприятие, которое ранние идеи не опровергает, скорее, с ними соединяется, но вместе они расширяют мировоззрение поэта.

Военная память сохранилась не только в травматической, но и в другой форме: «Снова в плен берет меня / Война. / Почему-то нынче / Медсестрою / Обернулась в памяти она:

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

76

/ Мимо догорающего танка, / Под обстрелом, / В санитарный взвод, / Русая, курносая славянка / Славянина русого ведет…» («До сих пор, едва глаза закрою…», 1966 – C. 306).

Лирическая героиня сознает, что существует какое-то чувство, пересиливающее отрицательные эмоции. Его трудно было назвать, но легко испытать. Это, пожалуй, ощущение достижения – тебе принадлежит спасение человека:

Я не привыкла, Чтоб меня жалели,

Я тем гордилась, что среди огня

Мужчины в окровавленных шинелях На помощь звали девушку –

Меня…

(«Я не привыкла, чтоб меня жалели…», 1959 – C. 166)

Поэтому, можно сказать, что Друнина вновь определяет ценность своей роли медсестры и помогает себе пережить те тяжелые годы, опираясь на собственную философию послевоенной жизни. Итак, поэт также сделала неожиданный вывод:

Пусть порой и мучаюсь, и плачу.

Ну и что же – горе не беда!

Веру в то, что жизнь моя – удача, Я не потеряю никогда!

(«Хорошо по крепкому морозу мне бежать…», 1958 – C. 152)

Интерпретируем вывод поэта, учитывая сходный текст, в котором также есть мотив, соответствующий нашей теме: «Стать девушке солдатом на войне». ⁸⁴ Удача заключается в том, что женщины, не обязанные идти на фронт, на поле сражения избавляли от угрозы гибели мужчин. Истреблению врагов эти девушки-военные прямо не содействовали. Но они «поправляли» раненых бойцов, продолживших затем воевать.

Война поэтому оказалась делом не только мужчин. Женщины также отдали свои силы и смогли почувствовать, что были частью государства.

Однако, несмотря на удачное и гордое превращение в солдата, Друнина все время подчеркивает сохранение у бойцов женской нежности⁸⁵: «Нет, неправда, что души у нас

84 «Нет, это не заслуга, а удача…» (1970 – Т. 2, C. 13): «Нет, это не заслуга, / а удача. / Стать девушке солдатом на войне. / Когда б сложилась жизнь моя / Иначе, / Как в День Победы / стыдно было б мне!...

/ С восторгом / Нас, девчонок, / Не встречали: / Нас гнал домой / Охрипший военком. / Так было в сорок первом / А медали / И прочие регалии / Потом… / Смотрю назад, / В продымленные дали: / Нет, не заслугой в тот зловещий год, / А высшей честью школьницы считали / Возможность умереть / За свой народ.»

85 См. первый раздел. Поэт в послевоенном творчестве продолжает эту же тему

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

77

очерствели / (Такова, мол, дорога бойца): / Под сукном грубошерстным солдатских шинелей / Так же трепетно бьются сердца. / Так же чутки и к ласке они, и к обиде, / Так же другу в несчастье верны. / Тот умеет любить, кто умел ненавидеть / На седых пепелищах войны» («Мы не очень способны на “ахи” да “охи” …», 1954 – C. 136).

Война закончилась, но Друниной было нужно время, чтобы действительно вернуться с фронта. Поэта тревожит «фронтовая ностальгия», которая, как она считала, «всю жизнь будет преследовать ветерана, особенно, если он из поколения, для которого слово “война”

– равнозначно слову “юность”…» ⁸⁶ Словом, бойцу-медсестре было трудно превращаться в мирного человека.

Как всех медсестер… Нас в дивизии было шестнадцать девчонок, Как живу я теперь? Только четверо нас возвратилось назад.

Как корабль на причале – Над Россией шумели крыла похоронок, Не хватает тайфунов и снится простор… Как теперь воробьиные крылья шумят.

(«Званый обед», 1968 – C. 317)

Как героиня смогла вернуться, покинув своих сестер, похороненных на фронтовых кладбищах? Чтобы облегчить чувство вины, она словно просит бурю войны, которая могла ее уничтожить. Угрюмое причитание поэта: «Если мы уцелели – / не наша вина: У тебя не просили пощады, Война!»

Все грущу о шинели, Вижу дымные сны – Нет, меня не сумели Возвратить из Войны.

(«Все грущу о шинели…», 1969 – C. 355)

Героиня скучает по своим соратникам, по своей фронтовой юности. Война ушла, оставив ее позади в недоумении: «И куда же мне деться? – / Друг убит на войне, / А замолкшее сердце / Стало биться во мне».

86 Скрипова, О. А. Указ.соч. С. 55.

‧

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

79

Мне близки армейские законы, Я недаром принесла с войны Полевые мятые погоны

С буквой “Т” – отличьем старшины.

Я была по-фронтовому резкой, Как солдат, шагала напролом,

Там, где надо б тоненькой стамеской, Действовала грубым топором.

Мною дров наломано немало, Но одной вины не признаю:

Никогда друзей не предавала – Научилась верности в бою.

(«Мне близки армейские законы…», 1964 – C. 257)

Нельзя не цитировать стихи целиком, чтобы их сопоставить, обнаружить близость по теме (и увидеть зеркальную композицию в первом стихотворении).

В первую очередь, мотивы совпадают: «Я люблю тебя, Армия», и «Мне близки армейские законы». Во-вторых, лирические героини объявляют свою роль в одной тональности: «Мы – солдаты», и «Я была по-фронтовому резкой, / Как солдат». В-третьих, изливается пафос: «Я на верность тебе / Присягала в строю, / Я на верность тебе / Присягала в бою.», и «Никогда друзей не предавала – / Научилась верности в бою».

Наконец, приводятся визуальные образы: «пилотка» и «звезда», «погон» с «буквой “Т”».

Этими приемами поэт проявляет свою принадлежность, привязанность к армии, что поясняет трудность возвращения к мирной жизни.

Итак, в ряде стихотворений возникает настойчивое стремление к ушедшей навсегда в прошлое юности, как будто поэт сможет стать верной дочерью родины, только будучи счастливым бойцом.

И может быть,

Если вот так постоять – С зажмуренными глазами, –

Солдатская юность вернется опять, Поскрипывая сапогами…

(«И снова – лишь стоит закрыть мне глаза…», 1954 – C. 137)

Как только поэт закрывает глаза, в голове появляются знакомые ей образы: «Москва в

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

80

сорок первом…/ Тревожный вокзал. / И воинские эшелоны». Она к своей юности относится, как к своим подругам. Назначить свидание – кажется совсем возможным.

Поэт никак не может отбросить такую неосуществимую мечту: «Ржавые болота, / Усталая пехота, / Фронтовые дымные края…Неужели снова / Я с тобой, суровой, / Повстречаюсь, молодость моя?...» («Ржавые болота…», 1959). Она готова возвратиться в прошлое любым способом:.

Дайте, что ли, машину Уэллса – С ходу в Юность я махану.

Ни по воздуху, Ни по рельсам

Не вернуться мне в ту страну.

(«Страна юность», 1965 – C. 280)

Казалось, Друнина была готова остаться солдатом навек, но «вдруг» сообразила:

«Юность, юность! / В страну такую, / Как известно, возврата нет». Видимо, прошлому суждено стать частью истории. Пора с ним прощаться. Но перед тем поэт снова и снова бросает на него ретроспективный взгляд:

Ах, детство!

Попадало нам с тобою –

Упреки матери, молчание отца…

Но опалил нам лица ветер боя, Нам ветер фронта опалил сердца.

“Ведь ты же девочка!” – Твердили дома,

Когда сказала я в лихом году, Что, отвечая на призыв райкома, На фронт солдатом рядовым иду.

(«Ах, детство!..», 1958 – C. 146)

Поэт вспоминает, что ее притязание было «во всем с мальчишками быть наравне», что дома разразилась «семейная революция», когда она пошла на войну.

За все эти чувства и события она выражает свою благодарность: «В то горькое, / В то памятное лето / Никто про слабость / Не твердил мою…Спасибо, Родина, / За счастье это – / Быть равной / Сыновьям твоим в бою!» И не только благодарит, но бережет воспоминания и пытается объяснить свою приверженность к ним:

‧

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

82

Мы видим этот стих вместе с тем – «После тревоги, ночью…» (рассмотрено в предыдущем разделе) «зеркально-симметричным циклом» Оба стихотворения изображают сцены в райкоме. Тогда «билет комсомольский в кармане», а сейчас «сказали мне: “Просим отдать комсомольский билет…”». Тогда был момент превращения в солдата, а сейчас – прекращение быть солдатом. Наконец, сколько бы печально это ни было, вернуться к мирной жизни необходимо.

Поэту это удалось: «Да, многое в сердцах у нас умрет, / Но многое / Останется нетленным: / Я не забуду / Сорок пятый год – / Голодный, / Радостный, / Послевоенный.

/ В тот год, / От всей души удивлены / Тому, что уцелели почему-то, / Мы возвращались к жизни / От войны, / Благословляя каждую минуту» («Да, многое в сердцах у нас умрет…», 1960 – C. 196). Но военная тема, связанная с мотивом юности и памяти, сохраняется в ее творчестве до конца.

4.2 Проблематика повести Б. Л. Васильева «А зори здесь тихие» (1969)

Если бы мы определили значение повести «А зори здесь тихие» только созданием образов героических девушек-воинов, то восприятие произведения оказалось бы однобоким. На наш взгляд, по замыслу автора, он выясняет конфликтность положения девушек на фронте, намеренно противопоставляя природу женщин (как он ее понимает) характеру войны. Таким образом, нам хотелось бы при анализе повести сместить границу ее рассмотрения с патриотических вопросов к философским.

По убеждению писателя, женщина не принадлежит войне. Речь идет не о половой дискриминации, а о том, что женская природа никогда не справляется с требующейся на поле сражения жестокостью. Иными словами, женщина – живой организм с нежностью и любовью, обожающее существо, рождающее новую жизнь. А война ожесточает человека, так как суть ее в том, чтобы люди друг друга уничтожали.

Каким образом сталкивается женщина с войной? Об этом прямо размышляет герой повести: «А тут ведь женщина по живой голове прикладом била, баба, мать будущая, в которой самой природой ненависть к убийству заложена».⁸⁷ Герой и, может быть, сам

87 Васильев Б. А зори здесь тихие. [Электрон. ресурс]. – Режим доступа:

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

83

автор, жалеет девушек, превратившихся в солдат. Несмотря на то, что автор представляет читателю пять женщин, совсем различных по происхождению и характерам, они все страдают от того, что вынуждены были стать солдатами.

Рита Осянина: ответственная мать, неудачный командир

Первой герою Васкову (и читателям) представлена младший сержант Осянина, которая выглядела серьезной. С точки зрения Васкова, она «не засмеется никогда, только что поведет чуть губами, а глаза по-прежнему серьезными остаются». Рассказ о ней приостанавливается, чтобы познакомить с более ранним периодом ее жизни.

Хронологическое отступление во второй главе эту потребность удовлетворяет. Автор начинает отдельную главу, почти полностью посвященную Рите, с введением имени

«Рита Муштакова» с целью разграничить ее мирную жизнь с военной.

Она была еще ученица, «не из бойких», на школьном вечере случайно оказалась рядом с «застенчивым лейтенантом Осяниным», танцевала с ним. Выход замуж «за красного командира, да еще пограничника» открыл новую страницу жизни героини. Этапы ее жизни до войны такие: на заставе ее «выбрали в женский совет», она «училась перевязывать раненых и стрелять, скакать на лошади, метать гранаты и защищаться от газов» и «родила мальчика». Во время войны отправила сына к родителям, чтобы

«заниматься спасением чужих детей», «просилась в бой» вопреки приказу после того, как застава семнадцать дней держалась и замолчала, ее «гнали, силой запихивали в теплушки», она «снова появлялась в штабе укрепрайона». Наконец, ее «взяли санитаркой», «послали в полковую зенитную школу», начальство ее «отмечало в приказах, ставило в пример» после гибели мужа, старшего лейтенанта, и, наконец, по окончании школы ее отправили «на тот участок, где стояла застава, где погиб муж в яростном штыковом бою».

Не уставая от подробностей, автор ценит все события, что связаны с военной карьерой героини. Если бы война не разразилась, благополучие, возможно, наступило бы в жизни Риты. Когда ей было восемнадцать лет, «более счастливой девушки на свете просто не могло быть». Когда война началась, она показывает соответственные своей роли

http://militera.lib.ru/prose/russian/vasilyev1/01.html

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

84

качества: «она оказалась одной из немногих, кто не растерялся, не ударился в панику»,

«она вообще была спокойная и рассудительная». Это первая примета ее превращения:

она уже жена офицера, и, главным образом, мать. «Ее спокойствие объяснялось просто»:

необходимо было обеспечить свою семью.

Однако второй этап превращения был уже далеко не так легок. Служба в зенитном расчете отметила только отправной пункт ее тяжелого пути к тому, чтобы стать настоящим бойцом. «Теперь Рита была довольна: она добилась того, чего хотела. Даже гибель мужа отошла куда-то в самый тайный уголок памяти: у нее была работа, обязанность и вполне реальные цели для ненависти». Но когда она удачно выстрелила в немецкого корректировщика, выбросившегося из аэростата, это опыт привел ее в содрогание: «девчонки, крича от восторга, целовали ее, а она улыбалась наклеенной улыбкой. Всю ночь ее трясло». Тут она первый раз в жизни человека не спасла (вспомним, что прежде она была санитаркой), а убила.

Убийство, очевидно, разрушило материнский закон – жить для того, чтобы созидать жизни. Это конфликт для ее осознания своей роли. По мере развития истории Риты можно заметить, что личность матери превалировала в ней над личностью бойца.

Поэтому Рита почти никогда не признавала значительным исполнение военной роли. Для нее важнее материнская задача. Об этом свидетельствует то, что утешение Кирьяновой,

«боевой девахи», ее не подкупило. «Рита уважала ее за характер, но особо не сближалась». И она «вообще держалась особняком», мало с девчонками общалась, потому что «не знали они ни любви, ни материнства, ни горя, ни радости…».

Несмотря на это, выполнять то, что требовалось по должности, ей пришлось. То, что в беседе комиссар назвал ее «Маргаритой Степановной», пробудило ее самосознание в роли командира. Но она несла обязанность командира, скорее, из материнского инстинкта, чем из воинского. Узнав о переводе, «Рита промолчала: сбегала в штаб, поглядела карту, сказала: “Пошлите мое отделение.”». Инициатива героини объясняется тем, что местонахождение разъезда позволяет ей удобно отлучаться к семье – матери и сыну.

Здесь нам приходится вернуться к тезису прежнего абзаца. Чтобы обеспечить свою

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

85

семью, ночью Рита ускользала из расположения к своей матери и сыну. «Откочевывали в городишко сахар, галеты, пшенный концентрат, а когда и банки с тушенкой». Теперь материнская задача ей по плечу, но предстоит другая миссия, командирская, с которой она никак не справилась.

Шлепать и думать о свидании, о жалобах матери и о следующей самоволке. И оттого, что следующее свидание она может планировать сама, не завися или почти не завися от чужой воли, Рита была счастлива.

Но шла война, распоряжаясь по своему усмотрению человеческими жизнями, и судьбы людей переплетались причудливо и непонятно. И, обманывая коменданта тихого 171-го разъезда, младший сержант Маргарита Осянина и знать не знала, что директива имперской службы СД за № С219/702 с грифом “ТОЛЬКО ДЛЯ КОМАНДОВАНИЯ” уже подписана и принята к исполнению.

На этом заканчивается экспозиция повести, и в третьей главе «завязывается» история боевого испытания Риты. Для того, чтобы прочесывать лес, командиру Осяниной не удалось даже как следует подготовить разведгруппу:

Так и есть: у половины сапоги на тонком чулке, а у другой половины портянки намотаны, словно шарфики. С такой обувкой много не навоюешь, потому как через три километра ноги эти вояки собьют до кровавых пузырей. Ладно, хоть командир их, младший сержант Осянина, правильно обута. Однако почему подчиненных не учит?

Она пока не только имела мало качеств, которыми должен обладать руководитель, но и сама нередко терялась:

А Осянина просто бегом примчалась, и винтовка в руке: “Что случилось?”

“Коли б что случилось, так вас бы уже архангелы на том свете встречали,” – выговорил ей комендант. – “Растопалась, понимаешь, как телушка. И хвост трубой.”

Обиделась — аж вспыхнула вся, как заря майская. А как иначе: учить-то надо.

Именно по ее небрежности погублена соратница Соня Гурвич. Узнав о трагической гибели Сони, она в первый момент сдержалась от слез (скрыла эмоцию в соответствии с

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

86

правильным качеством солдата): «Галя Четвертак закричала было, затряслась, Соню увидев, но Осянина крикнула зло:“Без истерик тут!..”» Но затем глубокую скорбь не смогла утаить, когда Васков хотел снять с ног мертвой Сони сапоги.

“Зачем?..” – крикнула Осянина. – “Не смейте!..”

“А затем, что боец босой, вот зачем.”

Однако, говоря без предвзятости, Рита умела храбро себя вести в напряженные моменты. Во время встречного боя она смогла защитить своего товарища старшину:

«Коротко била, прицельно, в упор и дала секундочку старшине. Ту секундочку, за которую потом до гробовой доски положено водкой поить».

Но после того, как Рита научилась по-настоящему бросаться в бой, она погибла. Но Рита Осянина не смогла стать замечательным солдатом. Вспомним разговор между нею и героем Васковым:

“Плохой ты боец, товарищ Осянина. Никудышный боец.”

Говорил он не зло, а озабоченно, и Рита улыбнулась:“Почему?”

“Растопырилась на пеньке, что семейная тетерка. А приказано было лежать.”

Слова героя раскрывают нашу тему, более того откликаются на наш тезис, что Ритино солдатское деяние оперлось на ее материнское чувство ответственности и было сориентировано на семейную цель. Забота о семейном счастье давала ей уверенность.

«Все ее воспитание было направлено к тому, чтобы ждать только счастливых концов.

<…> Ей случалось, конечно, ощущать и страх и неуверенность, но внутреннее убеждение в благополучном исходе было всегда сильнее реальных обстоятельств». Она, действительно, не была удачным солдатом. Однако, в чем она, мать по природе, человек, не способный к ненависти и жестокости, виновата?

Холодная черная бездна распахивалась у ее ног, и Рита мужественно и сурово смотрела в нее. Она не жалела себя, своей жизни и молодости, потому что все время думала о том, что было куда важнее, чем она сама. Сын ее оставался сиротой, оставался совсем один на руках у болезненной матери, и Рита гадала сейчас, как

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

87

переживет он войну и как потом сложится его жизнь.

Это героиня, которую мучило то, что ей пришлось превращаться в солдата. Но в то же время она чувствовала себя уверенной, потому что смогла солдатом отдать все силы, чтобы держать оборону, защитить семью.

Женя Комелькова: боец как восстановитель справедливости

Женя – самая блестящая среди девушек. Автор уделяет много слов описанию ее красоты: «…высокая, рыжая, белокожая. А глаза детские: зеленые, круглые, как блюдца»; «“Женька, ты русалка!”»; «“Женька, с тебя скульптуру лепить!”»; «“Ой, Женька, тебя в музей нужно!» Но эти яркие комментарии уже создают конфликт между героиней и самым фоном истории. Как такая красавица, которой должно появиться в любовном романе, попала на фронт, став предметом изображения военной прозы?

Родившись в состоятельной семье красного командира, Женя была воспитана веселой, смелой, «чрезвычайно общительной и озорной». Семейная обстановка постоянно удовлетворяла все ее желания, и она делала все, что угодно, занималась с удовольствием тем, что хотела, и настолько, насколько хотела: «Скакала на лошадях, стреляла в тире, сидела с отцом в засаде на кабанов, гоняла на отцовском мотоцикле по военному городку.

А еще танцевала на вечерах цыганочку и матчиш, пела под гитару и крутила романы с затянутыми в рюмочку лейтенантами.»

Жизни более счастливой просто не могло быть. Но она не была «розой в оранжерее», то есть красивой, избалованной и себялюбивой. Наоборот, она заботится о других, считая благополучие жизни основным правом, которое должен иметь каждый человек. Если на это право посягают, она обязательно выступит и поднимется на борьбу. Это ее жизненный закон. Но, к сожалению, нагрянул разрушитель справедливости – война. Все члены ее семьи были захвачены и расстреляны. В каком-то уголке ее души поэтому незаметно было посеяно семя ненависти, сосуществующей с противостоящим природным качеством – дружелюбием. Счеты с убийцами нужно свести, и она превратилась в солдата, который решил восстановить справедливость.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

88

Придя в зенитную группу, Женя сначала неосознанно утаила свое чувство справедливости под наружной прирожденной жизнерадостностью, подвижностью, и вольготностью. Поведение шаловливой Жени чуть не произвело такое впечатление, как будто девушки были в какой-то поездке или лагере:

“Ура!..”– закричала рыжая Женька. – “Пляж, девочки!”

Девушки заорали что-то веселое, кинулись к реке по откосу, на ходу сбрасывая с себя скатки, вещмешки...<…>

“Ой, Женечка! Ай, Женечка!”

“Только вперед!” – заорала вдруг Комелькова, и старшина услышал, как туго плеснула за кустами вода.

“Ишь ты, купаются...”– уважительно подумал он.

Эпизод прямо показывает темперамент героини, естественный образ человека, который в мирное время определяет, как человек должен выглядеть. Однако, если возникнет какая-то неприятная или чрезвычайная ситуация, в таком человеке возбудятся и проявятся другие качества. В случае Жени образ потенциального «правозащитника»

проявляется в столкновении с несправедливостью.

Во-первых, Женя помогла «замухрышке» в отделении, Гале Четвертак. «Женька ее в бане отскребла, прическу соорудила, гимнастерку подогнала – расцвела Галка. И глазки вдруг засверкали, и улыбка появилась…». Эпизод свидетельствует о вере героини в то, что необходимо помочь тому, кто кажется слабым и обиженным, чтобы дать ему обрести право на отношение к нему людей без предубеждения.

Остальные примеры борьбы Комельковой за справедливость уже гораздо

«кровопролитнее»:

а) спасение Васкова, дерущегося врукопашную с фашистом

…немец стал запрокидываться, перекошенным ртом хватая воздух. Старшина отбросил его, вырвал нож и коротко ударил в сердце.

Только тогда оглянулся: боец Комелькова стояла перед ним, держа винтовку за ствол, как дубину. И приклад той винтовки был в крови.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

89

б) обстрел во встречном бою

А Женька быстро опомнилась: била в белый свет, как в копейку. Попала — не попала:

это ведь не на стрельбище, целиться некогда.<…>

Враз смолк огонь, только Комелвкова еще стреляла, телом вздрагивая при отдаче.

Добила обойму, остановилась.

в) наступление как месть за погибшую Риту

Женька секунду смотрела на нее в упор, а потом, схватив автомат, кинулась к берегу, уже не оглядываясь.<…>

А Женькин автомат еще бил где-то, еще огрызался, все дальше и дальше уходя в лес.

И Васков понял, что Комелькова, отстреливаясь, уводит сейчас немцев за собой.

Каждый поступок обозначает приближение героини к тому, чтобы стать настоящим бойцом. Каждый шаг Женя делает с уверенностью в том, что она способствовала тому, чтобы мир стал справедливым, опровергая закономерности, что сильные имеют право вторгаться, а слабые могут только покоряться. Она гордится тем, что ведет себя отважно.

Как кажется, героиня удачно превращается в солдата. Однако цена за восстановление справедливости значительно превысила ее возможности.

Вспомним о том эпизоде, когда герой с героинями прикидывались лесорубами с целью остановить проход «диверсантов», и заставить их зайти обходным путем. Женя, хотя успешно «поставила спектакль», на самом деле обнажила свой страх.

Женька потянула его за руку, он рядом сел и вдруг увидел, что она улыбается, а глаза настежь распахнутые, ужасом полны, как слезами. И ужас этот живой и тяжелый, как ртуть.

<…> а боец Комелькова, закрывши лицо, скорчившись, сидела на земле, и круглые плечи ее ходуном ходили под узкими ленточками рубашки...

На войне борьба за справедливость требует не только испытать страх, но и уметь ожесточиться, и остаться хладнокровным после убийства. Первому Женя научилась («Женька знала, куда и зачем они бегут. Знала, хоть старшина ничего и не сказал, знала,

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

90

а страха не было. Все в ней вдруг запеклось и потому не болело, и не кровоточило. Словно ждало разрешения…»), но ко второму привыкала с трудом, а третьему научиться уже никак не смогла. Показателем ее ожесточения был рукопашный бой, упомянутый выше.

Порог, после которого человека можно считать солдатом, – это возможность убить с невозмутимостью. Этот порог Женя еле-еле переступает, но потом спотыкается.

Женька вдруг бросила винтовку и, согнувшись, пошла за кусты, шатаясь, как пьяная.

Упала там на колени: тошнило ее, выворачивало, и она, всхлипывая, все кого-то звала — маму, что ли…

Как уже было сказано ранее, воспитанная в душе героини ненависть не смогла

«сплавиться» с ее природными веселостью и дружелюбием.

“Ну зачем же так, ну зачем?” – укоризненно сказала Женька и обняла Четвертак. –

“Нам без злобы надо, а то остервенеем. Как немцы, остервенеем...”

Героиня сама ощутила столкновение своих ролей, но все-таки в последний момент, взяв автомат, бросилась на врагов в смертельной схватке. «…Она стреляла, пока были патроны. Стреляла лежа, уже не пытаясь убегать, потому что вместе с кровью уходили и силы». Возможно, ей казалось, что кончится ее жизнь и наступит справедливость.

Галина Четвертак: попавшая на поле боя сомнамбула

Из всех пяти героинь повести самая слабая Галя Четвертак, «худющая, востроносая, косички из пакли и грудь плоская, как у мальчишки.» Эта «подкидыш» появилась в мире лишенной родительской любви и родственной заботы. В детском доме она все время пыталась привлекать внимание других. Но поскольку у нее не было красивой, притягательной внешности («меньше всех ростом вышла, в четверть меньше»), она находит другой способ стать известной – выдумывать истории. То она устроила скандал - «дело о нападении» бородатого старика, то сочинила сказку, «похожую на мальчика-с-пальчика», то разнесла «слухи о зарытых монахами сокровищах», то нарядилась призраком «в казенной простыне». Воображаемый ею мир, по-видимому, позволяет ей

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

91

почувствовать, что жизнь устраивается по ее желанию, и она поэтому живет в фантазиях, по мере возможности уклоняясь от столкновения с действительностью.

Несмотря на то, что позже шутки прекратились, Галя все время мечтает, в хоре

«мечтала о сольных партиях, длинных платьях и всеобщем поклонении», в зенитчицах мечтает о героическом подвиге. Героиня «не подходила под армейские стандарты ни ростом, ни возрастом», поэтому уже можно предвидеть беду. Однако пока она не окажется на передовой, Галя не очнется от своего сна. Когда над ней нависнут тучи, станет ясно, насколько она не готова к боевым заданиям. Уже первый акт, переход топи, другим кажущийся просто трудноватым, для нее смертоносен.

“Глубоко там?”

Четвертак интересуется. Ну, понятно: при ее росте и ведро – бочажок.<…>

“Товарищ старшина, сапог с ноги снялся!..”

Четвертак с самого хвоста кричит. Торчит, как кочка, и юбки не видно…

Во время перехода болота героиня простудилась: «“Жар у тебя, товарищ боец.

Чуешь?” Молчит. И глаза печальные, как у телушки: любого обвиноватят». Когда Васков налил ей кружку спирта с водой, чтобы согреться, она погрузилась в свой выдуманный мир:

“Ну, что вы в самом деле! У меня мама – медицинский работник...”

“Нету мамы. Война есть, немцы есть, я есть, старшина Васков. А мамы нету. Мамы у тех будут, кто войну переживет. Ясно говорю?”

Это деталь проявляет ее жажду материнской заботы. Она все время поступает, как ребенок: то потеряла сапог, то зовет маму, то Васкову приходится переносить ее через реку. Когда еще она врагов не видела, не встречала, Галя уже была испугана гибелью своей соратницы: «…закричала было, затряслась, Соню увидев». Далее мы видим, что дух героини совершенно сломался в тот момент, когда с Сони сдернули сапоги:

“Боец Четвертак, в чем дело? Почему не обута?”

Затряслась Четвертак:

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

92

“Нет!.. Нет, нет, нет! Нельзя так! Вредно! У меня мама – медицинский работник...”

“Хватит врать!” – крикнула вдруг Осянина. – “Хватит! Нет у тебя мамы! И не было!

Подкидыш ты, и нечего тут выдумывать!..”

Заплакала Галя. Горько, обиженно – словно игрушку у ребенка сломали...

Словом «подкидыш» подчеркивается духовное состояние Гали – ее одиночество и малодушие. Из этих качеств не состоит солдат. Вышеупомянутые события не были боевыми, но для героини уже оказались ужасом. Когда появятся враги, откуда она обретет смелость, без которых невозможно принять бой? Она так никогда и не превратилась в солдата. Был встречный бой, Рита Осянина стала стрелять, и Женя Комелькова тоже, а

«Галя Четвертак настолько испугалась, что и выстрелить-то ни разу не смогла.

Лежала, спрятав лицо за камнем и уши руками зажав; винтовка в стороне валялась.»

Героиня спряталась не только из-за страха, но и из-за непонимания. Она не могла понять, что ее мечта и реальность так резко отличаются друг от друга.

Осуществленная мечта всегда лишена романтики. Реальный мир оказался суровым и жестоким и требовал не героического порыва, а неукоснительного исполнения воинских уставов. Праздничная новизна улетучилась быстро, а будни были совсем непохожи на Галины представления о фронте. Галя растерялась, скисла и тайком плакала по ночам.

От первого боя Галя уклонилась, а потому Васков предложил ей второй шанс, чтобы проверить ее боевые способности. Но здесь снова раскрылись хрупкость и слабость героини.

Увидел: Четвертак ревет в три ручья. <…>

“Трусость!.. Вот оно что...” <…>

Молчали девчата. Даже Галя реветь перестала: слушала, носом шмыгая.

“Вот так. А что до трусости, так ее не было. Трусость, девчата, во втором бою только видно. А это растерянность просто. От неопытности. Верно, боец Четвертак?”

“Верно...”

Старшина, конечно, был намерен не насмехаться, а, наоборот, ее воодушевлять. Но воодушевление не способствует превращению в солдата, добиться этого можно только,

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

93

если у человека есть решимость и напористость. Но даже в обстрелянном мужчине это трудно выражается, не говоря уже о неопытной женщине, которая попала в армию случайно, из-за своих фантазий, вразрез с которыми шла реальность войны. Итак, Галя направилась с Васковым на разведку, как лунатик в полной рассеянности, погруженная в свою «дистопию».

А Галя уж и не помнила об этом свинце. Другое стояло перед глазами: серое, заострившееся лицо Сони, полузакрытые, мертвые глаза ее и затвердевшая от крови гимнастерка. И...две дырочки на груди. Узкие, как лезвие. Она не думала ни о Соне, ни о смерти – она физически, до дурноты ощущала проникающий в ткани нож, слышала хруст разорванной плоти, чувствовала тяжелый запах крови. Она всегда жила в воображаемом мире активнее, чем в действительном, и сейчас хотела бы забыть это, вычеркнуть – и не могла. И э то рождало тупой, чугунный ужас, и она шла под гнетом этого ужаса, ничего уже не соображая.

А когда, наконец, Галя опомнилась, или точнее, не успела опомниться, как уже попала под град пуль. «Замерло все на поляне. На секунду какую-то замерло, и даже Галины ноги дергались замедленно, точно во сне.» Героиня не явила себя настоящим солдатом, более того, в ключевой момент расстроила тактику старшины. Однако неужели ее следует подвергать осуждению? Разве оценочные слова «подкидыш» и «трусость» – порицание?

Каждый солдат, отбросивший то, на что в мирное время опирался, чувствует себя подкидышем. Каждый боец прежде, чем уловить истинный смысл жизни, обреченный на смертельное положение, чувствует страх. Как было бы прекрасно, если бы Галя проснулась и обнаружила себя лежащей в теплом одеяле детского дома! Автору не хватило жестокости показать безобразие смерти своей героини, поэтому он представил спокойствие в последнее мгновение ее жизни, как будто все было во сне, в ее воображаемом мире.

Соня Гурвич: скромная поборница родства, братства

Человек жив связями. Связь между родными называется родством, между братьями (сестрами) – братством, между друзьями – дружбой, и т.п. Связью родственной, дружеской, любовной, супружеской, рабочей, военной и т.д. определяется собственная

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

94

принадлежность. Если происходит какая-то огромная перемена, то есть связь, на которую человек опирается, оборвется (например, смерть родного человека, разрыв отношений, разлука, развод, увольнение, жертва товарища), он будет долго горевать, мучиться и теряться. И Соня Гурвич, еврейка, оказалась одной из таких пострадавших от войны.

Соня скромница. В университете она «донашивала» сестрины старые платья, вместо танцев предпочитала ходить в читалку и в театр, если удавалось достать билет. Учеба длилась всего только один год, «а потом надела форму». Как она оказалась в войсках?

Автор, конечно, не опустил этот момент, рассказав о Соне, как и о других девушках:

В части ее почти не знали: она была незаметной и исполнительной —и попала в зенитчицы случайно. Фронт сидел в глухой обороне, переводчиков хватало, а зенитчиц нет. Вот ее и откомандировали вместе с Женькой Комельковой после того боя с

“мессерами”

Героиня была образованна, но это, конечно же, не значит, что она готова выполнять роль солдата. Задачи в аудитории и на фронте сильно расходятся. Она вела себя, как студентка, и была еле-еле включена в группу старшиной:

Хотел Васков рукой махнуть, но спохватился:

“Да, вот еще. Может, немецкий кто знает?”

“Я знаю.”

Писклявый такой голосишко, прямо из строя. Федот Евграфыч вконец расстроился:

“Что – я? Что такое я? Докладывать надо!”

“Боец Гурвич.”

“Ох-хо-хо! Как по-ихнему — руки вверх?”

“Хенде хох.”

“Точно,” – махнул-таки рукой старшина. – “Ну, давай, Гурвич...”

В классе ведь не учат тому, как быть солдатом, поэтому Соня, хотя, вероятно, на лекциях замечательно занималась («круглая отличница»), хорошо владела немецким языком, очень застенчива. Героиня смущается, в ее поведении подчеркиваются естественные реакции человека, не солдата.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

95

а) конфузится когда тренировалась крякать

“А ну, боец Гурвич, крякни три раза!”

“Зачем это?”

“Для проверки боевой готовности. Ну? Забыла, как учил?”

Сразу заулыбалась. И глазки живые стали.

“Нет, не забыла!”

Кряк, конечно, никакой не получился: баловство одно. Как в театре.

б) стесняется во время обеда

…и коменданту котелок достался пополам с бойцом Гурвич. Она, конечно, заскромничала, ложкой уж слишком часто постукивать начала, самое варево ему сбрасывая. Старшина сказал неодобрительно:

“Напрасно стучишь, товарищ переводчик. Я тебе, понимаешь ли, не дролюшка, и нечего мне кусочки подкладывать. Наворачивай, как бойцу положено.”

“Я наворачиваю,” – улыбнулась она.

в) оказывается в неловком положении, когда поймали на месте во время чтении

“Кому читаешь-то?”– спросил он, подойдя, Переводчица смутилась (все ж таки наблюдать приказано, наблюдать!), отложила книжку, хотела встать. Старшина махнул рукой.

“Кому, спрашиваю, читаешь?”

“Никому. Себе.”

“А чего же в голос?”

“Так ведь стихи.”

“А-а...”– Васков не понял.

Соне, было известно, что для учащейся девушки фронт может быть сокрушительным.

Когда появились фашисты, совершенно непонятно возносящие знамя расовой дискриминации на основании абсурдного суждения об этноцентризме, считая какую-то этнической группу низшим разрядом, пострадавшим полагается подняться на общую борьбу против этих проклятых врагов. То, что у Сони, еврейки, члены семьи которой стали невинными жертвами трагедии такого типа, вспыхнула солидарность со своим

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

96

народом и, с другой стороны, ненависть к агрессорам, понятно. О ее ненависти в повести прямо не написано (в случае Жени автор прямо употребляет слово «ненависть»).

Описано лишь, что героиня была умница и скромница. Читатель должен логично предположить, что она очень ценила связи (возвращаем к тезису начала раздела), или отношения с людьми.

Прежде всего, читаемые ею стихи (книжечка Блока) подарок от «очкастого соседа по лекциям», с которым она вместе провела только один вечер. Видимо, у них не было много времени, чтобы друг с другом общаться, но Соня книжечку несет с собой на фронт и бережет: «Гурвич читала за своим камнем книжку. Бубнила нараспев, точно молитву…».

Во-вторых, героиня не только уважает старшину, но и задушевно к нему относится. В мгновение, когда Васков хотел на камень сесть, она «быстро шинельку свою подсунула», как раньше он ее научил (“И вот что, ты на камнях-то не сиди. Они остынут скоро, начнут из тебя тепло тянуть, а ты и не заметишь.”). К сожалению, ее чуткость и привела ее к опасности, гибели:

…кисет, потому что кисет тот был подарок, и на нем вышито было: “ДОРОГОМУ ЗАЩИТНИКУ РОДИНЫ”. И не успел он расстройства своего скрыть, как Гурвич назад бросилась:

“Я принесу! Я знаю, где он лежит!..”

“Куда, боец Гурвич?.. Товарищ переводчик!..”

Какое там: только сапоги затопали...

У героини была «очень дружная и очень большая семья. <…> и в доме не было кровати, на которой спал бы один человек, а кровать, на которой спали трое, была». Это полная значения для нее жизнь. Все члены ее семьи тесно связаны друг с другом. Но война эту связь безжалостно разрезала. Именно из-за этого героиня бесстрашно пошла воевать. В сценах с Соней совсем отсутствуют изображения выстрелов, драк, но неужели она не была, в некотором смысле, боец? Только это боец и на войне и в жизни.

Лиза Бричкина: одинокий борец за счастье

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

97

Жизнь – процесс стремления к своей цели. Однако происшествия на дороге иногда заводят тебя по направлению туда, откуда место назначения становится постепенно все дальше и дальше. Сначала полагаешь, что только немного отходишь на ветку, которая затем вольется в магистраль, но потом и не заметишь, как заблудился. Тогда сообразишь, что попал на путь неправильный, даже губительный, оказываешься одиноким и беспомощным. После этого вступления речь пойдет о Лизе Бричкиной.

Детство у Лизы было тяжелое. Семья жила на лесном кордоне. Мать разболелась, поэтому «с четырнадцати лет она начала учиться этому великому женскому искусству»: задавать корм поросенку, мерину и овцам, готовить обед, прибирать дом, умывать, переодевать и кормить больную…. А отец был лесником, и Лизе нередко было нужно обходить отцовские квадраты, бегать в сельпо за хлебом, а также обслуживать

«дремучих» гостей. Из-за болезни матери ей пришлось прервать учебу. Вначале она надеялась на возвращение в класс, свидание с подругами, вечера …, но потом «случилось так, что ей вдруг нечего оказалось ждать.» Можно сказать, сельская жизнь сделала девушку страшно одинокой.

Лиза начала дичиться, отмалчиваться, обходить сторонкой веселые компании, а потом и вовсе перестала ходить в клуб.<…>

И Лизе было горько и страшно, ибо она не знала, что приходит на смену детству. В смятении и тоске прошла глухая зима…

Однако «ждать Лиза умела». Она все время желала, чтобы кто-то ее опустошенную душу наполнил любовью, выручав из удушающей скуки. Как обычная девушка, начавшая в кого-то влюбляться, она мечтает о романе с ночевавшим на сеновале охотником:

В жизни она бы никогда не призналась себе, что ждет скрипа ступенек под его ногами, хочет суетливой и бестолковой встречи в темноте, его дыхания, шепота, даже грубости. Нет, никаких грешных мыслей не приходило ей в голову; просто хотелось, чтобы вдруг в полную мощь забилось сердце, чтобы пообещалось что-то туманное, жаркое, помаячило бы и – исчезло.

Надежды разлетелись. Мать умерла, отец озверел. А Лиза «по-прежнему ждала

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

98

завтрашнего дня», обещанного запиской охотника: «Тебе надо учиться, Лиза. В лесу совсем одичаешь. В августе приезжай: устрою в техникум с общежитием». Но этот день не пришел, а пришла война. И героиня, ступив на неожиданный путь, стала заниматься рытьем окопов, противотанковыми укреплениями, попала в окружение,

«прилепилась» к зенитной группе. Сельский труд воспитал ее физически крепкой и проворной («Коренастая, плотная, то ли в плечах, то ли в бедрах – не поймешь, где шире. А голос лихо подделывает. И вообще ничего, такая всегда пригодится: здорова, хоть паши на ней»), что является плюсом для солдата. И мы видим признаки хорошего потенциала для ее превращения в настоящего солдата:

а) замечает подозрительное явление, указавшее на следы врагов

“С кустов роса сбита,” – торопливо сказала вдруг Лиза Бричкина. –“Справа еще держится, а слева от дороги сбита.”

“Вот глаз!” – довольно сказал старшина. – “Молодец, красноармеец Бричкина.

б) выполняет приказ помочь соратнику, которому было трудно перейти болото с тяжелым грузом

Старшина встал, затоптал во мху окурок.

“Ну, у кого силы много?”

“А чего?” – неуверенно спросила Лиза Бричкина.

“Боец Бричкина понесет вещмешок переводчицы.”

в) «разумеет дело», то есть понимает, как оборудовать приют во время отдыха

Ближе к озеру Бричкина располагалась, и еще издали Федот Евграфыч довольно заулыбался: вот толковая девка! Наломала лапнику елового, устелила ложбинку меж камней, шинелью прикрыла: бывалый человек. Даже поинтересовался. <…>

“Работала. А больше отцу помогала. Он лесник, на кордоне мы жили.”

“ То-то крякаешь хорошо.”

г) именно ей поручают сбегать обратно в часть, чтобы просить поддержку

“Доложишь Кирьяновой обстановку. Мы тут фрицев покружим маленько, но долго не продержимся, сама понимаешь.”

<…>

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

99

“Ага. Побежала я.”

“Дуй, Лизавета Батьковна.”

Казалось, что Лиза была нормальным солдатом. Но в этой деревенской силачке проявилась, пожалуй, только безрассудная храбрость. Давайте не забывать обстановку, в которой прошла ее подавленная юность. Под маской богатыря скрывалась девичья тонкость души:

Она почти никогда не плакала, потому что была одинока и привыкла к этому, и теперь ей больше всего на свете хотелось, чтобы ее пожалели. Чтобы говорили ласковые слова, гладили по голове, утешали и – в этом она себе не признавалась – может быть, даже поцеловали.

Поэтому перед тем, как стать настоящим бойцом, ей необходимо утолить жажду любви.

Лиза с первого взгляда полюбила Васкова: «Понравились его твердое немногословие, крестьянская неторопливость и та особая, мужская основательность, которая воспринимается всеми женщинами как гарантия незыблемости семейного очага.»

Поведение ее наводит на мысль, что прилежанием и преданностью она хочет завоевать доверие Васкова и его симпатию. Она повинуется приказам, бросается выполнять любые поручения, хотя иногда действительно не знает, как это делать. Так, она пытается разводить костер без дыма:

“Замечу дым, вылью в огонь все варево в тот же момент. Ясно говорю?”

“Ясно, – упавшим голосом сказала Лиза.”

“Нет, не ясно, товарищ боец. А ясно тогда будет, когда у меня топор попросишь да подручных своих пошлешь сухостоя нарубить. И накажи им, чтобы тот рубили, который еще без лишая стоит. Чтоб звонкий был. Тогда дыма не будет, а будет один жар.”

Искать у другого благосклонности – это естественный инстинкт человека (а превращаться в солдата, убийцу – нет). Поэтому стремление к счастью является программой действий бойца Бричкиной. И это счастье обещал ее возлюбленный:

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

100

“Лиза, Лиза, Лизавета, что ж не шлешь ты мне привета, что ж ты дроле не поешь, аль твой дроля не пригож <…> После споем с тобой, Лизавета. Вот выполним боевой приказ и споем.”

“Честное слово?”– улыбнулась Лиза.

“ Ну, сказал ведь.

Однако на войне эмоцией нельзя пересилить разум, иначе можно навлечь на себя беду.

«Лиза летела через лес, как на крыльях», с навязчивой мыслью о страсти, об обещании Васкова. Взяв жердь вместо слеги, она пренебрегла опасностью и через топь переходила, но не перешла. В последний момент своей жизни героиня вновь оказалась в одиночестве («Страшным было одиночество, мертвая, загробная тишина, повисшая над бурым болотом. Лиза ощущала почти животный ужас, и ужас этот не только не пропадал, а с каждым шагом все больше и больше скапливался в ней...»), как прежде в детстве в деревне. Она была обижена тем, что гибель надвинулась не из-под пули, а от болотного месива, но все-таки верила, что когда-нибудь для нее наступит «ослепительное счастье».

4.3 Выводы к главе 4.

В отличие от других глав в диссертации в связи с трудностью прямого сопоставления произведений различных жанров в данной главе мы проводим различие в «обработке»

темы «женщина на войне» двумя авторами-фронтовиками – женщиной и мужчиной только в обобщении.

1. В военной поэзии Ю. Друниной наблюдается эволюция ее воззрений на роль женщины-солдата на войне. Стихотворения 1940-х годов фиксируют, в первую очередь, переходный этап жизни (из школы на фронт) и изменение социальной роли (от школьницы к взрослой женщине). Лирическая героиня объясняет свое присутствие на войне результатом общего порыва советской молодежи. Конфликт при превращении в солдата заключается в том, как в душе слить женственность и мужественность – два кажущихся противоположными друг другу человеческих качества. Кроме того, поэт фиксирует парадокс психики героини, которая то гордится своим превращением в бойца, то мучается от фронтовой памяти как травматического опыта.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

101

В стихотворениях 1950–1960-х годов поэт пытается разглядеть сущность патриотизма, неразъяснимая сила которого проявилась в самом пекле войны. В это время «пружиной»

стремления на фронт является отнюдь не безрассудная страсть, а сознательное желание защитить то, что оставили предшественники. Героиня входит как солдат в состав воюющего поколения, частью которого является известная всей стране Зоя Космодемьянская (автор даже не называет ее фамилию) и подруги-соратницы. Друнина начинает писать от лица поколения, обращаясь к сверстникам, в том числе и погибшим, подчеркивая значение всего, что они сделали для страны. В связи с этим поэт характеризует свою армейскую юность словами «удача, а не беда». Ей трудно отделаться от «фронтовой ностальгии» и снова возвратиться к мирной жизни, но она пытается это сделать.

Женщина в стихотворениях Юлии Друниной является важной частью воюющей армии, военного поколения, наравне с мужчинами выполняя свой долг перед родиной.

Но – и это постоянно подчеркивается – эта женщина медицинская сестра, сохраняющая жизни, а не уничтожающая их.

2. Интерпретация под иным, по сранению с традиционным (повесть о героическом подвиге девушек-зенитчиц), углом зрения позволила нам раскрыть социально-философский смысл повести «А зори здесь тихие». Б. Васильев, используя композиционный прием ретроспекции, сначала показывает превратившихся в солдат героинь, только потом рассказывая о их довоенной жизни и причинах их попадания на фронт. Такое построение текста позволяет наглядно сопоставить мирную и военную жизнь героинь. В ходе развития сюжета важную роль играют философские отступления, увлекающее читателей на размышление о взаимодействии между волей человека и силой обстановки (войны). Исходя из прямо высказанной мысли повествователя («…первая рукопашная всегда ломает человека, преступая через естественный, как жизнь, закон

«не убий». Тут привыкнуть надо, душой зачерстветь, и не такие бойцы, как Евгения, а здоровенные мужики тяжко и мучительно страдали, пока на новый лад перекраивалась их совесть…»), мы выдвигаем тезис, что глубинный смысл повести обнаруживается в аспекте коллизии между природой женщины и характером войны. С точки зрения собственной ценности, каждая героиня успешно борется за свою цель. Однако все они оказываются не в силах противостоять жестокости войны, так и не становятся

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

102

полноценными бойцами. В контексте судьбы каждой из них гибель обусловлена общей проблемой: невозможностью превращения женщины в солдата.

3. Сравнивая тематику и проблематику в поэзии Ю. Друниной и повести Б. Васильева, можно выделить несколько основных различий.

Первое связано с вопросом о роли женщины на войне. Лирическая героиня в поэзии Друниной идет на фронт из осознания обязанности у женщины, равной обязанности мужчины. В связи с этим девчата похожа на парней. А натура героинь в повести Васильева сталкивается с характером войны. То, что они выполняют боевое задание, как будто нарушает закон о предназначении женщины.

Второе касается проблемы человеческой воли перед лицом войны. Лирическая героиня Друниной во время превращения в солдата овладевает мужественностью, одновременно сохраняя женственность. Это человек, умеющий активно сопротивляться воздействию обстоятельств. Но для героинь Васильева такая задача оказывается непосильной, поэтому они не только плохо готовы к военной деятельности, но также попадают под распоряжение внешной силы.

Третье различие заключается в аспекте «темперамента» патриотизма. Друнина оправдывает поведение своей героини разумным стремлением к бою, к защите всего народа. Поэтому, по мнению героини, участие в войне оказывается удачным опытом.

Васильев показывает безрассудную страсть героинь, которая ведет их сначала к неумелым поступкам, а потом к гибели. Попадание на фронт, хотя героическое, в некотором смысле беда.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

103

Глава 5

Воюющие дети в художественной литературе о Великой Отечественной войне.

Тема воюющих детей возникала и развивалась в русской литературе на всем протяжении XX века, так как различные общественные силы доказывали друг другу – в том числе и военным путем – идеологическое превосходство своих позиций, нередко привлекая в качестве доказательств своей правоты не только взрослых, но и детей. С середины XIX века детство осознавалось как важнейший период развития человека, требующий заботы и защиты со стороны взрослых. Уже были произнесены слова Федора Достоевского про слезинку ребенка, провозглашенную критерием гуманности любого действия⁸⁸ . Это не мешало использовать образы детей каждый раз, когда возникала потребность в оправдании военных действий или приготовлений к ним⁸⁹.

Изменившаяся структура общественной жизни России вовлекла в Первую мировую войну самые широкие круги населения. Детям отводилась роль помощников старших:

им предлагалось ухаживать за ранеными, посылать на фронт посылки и письма, участвовать в шествиях и концертах в поддержку армии. Образы детей широко использовались в пропаганде, причем традиционный образ ребенка-жертвы соседствовал с образами «маленькой сестры милосердия» и «маленького воина», которые должны были вызывать не столько жалость, сколько умиление, близкое восприятию некрасовского «мужичка с ноготок» – маленького человека, со всей серьезностью выполняющего взрослое дело. Ребенок, непосредственно участвующий в боевых действиях – при всех случаях реального бегства на фронт – оставался во многом ритуальной фигурой пропагандистского и/или авантюрно-приключенческого текста⁹⁰ . Он символически обозначал жестокость врага, оправданность войны со стороны

«своих», правильность системы воспитания патриотических чувств, но в обществе не возникало сомнения в ненормальности подобного опыта⁹¹.

88 См.: Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. М.: АСТ, 2007.

89 Рябов О. В. «Россия-матушка»: история визуализации // Национальная идентичность России и демографический кризис: Материалы Всероссийской научной конференции. М.: 2006. С. 753–756.

90 Сальникова А. А. И они хотели воевать: русские девочки и Первая мировая война 1914 – 1918 гг. //

Сальникова А.А. Русское детство в ХХ веке: История, теория и практика. Казань: Казанский гос. ун-те, 2007. С. 142–168.

91 См.: Литовская М. А. «Потешное войско» в русской литературе 1930-х годов // Мальчики и девочки:

Реалии гендерной социализации. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2003.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

104

«Преждевременными воинами» назвал детей, так или иначе принимавших участие в Гражданской войне, Н. Цуриков, который в 1925 году издал 2400 сочинений на тему

«Мои воспоминания» учащихся русских эмигрантских школ⁹². В советском обществе с самого начала его становления военные испытания начинают рассматриваться в ином контексте. Конечно, сохраняется традиционное отношение к войне как непосильному для ребенка событию, способному разрушить его жизнь. Как жертв войны воспринимали беспризорников, несовершеннолетних преступников. Сохраняется традиция авантюрной повести о приключениях детей на войне («Красные дьяволята» П.

Бляхина – 1923 год). В то же время участие в боевых действиях все чаще представляли как своего рода «инициационную» практику, необходимую молодому человеку, чтобы доказать свое право считаться полноценным гражданином нового мира, правда, война при этом понималась достаточно широко. В 1920-1930-е годы это было связано с мобилизационной доктриной советского государства, предопределенной, с одной стороны, общим контекстом межвоенного периода, характерные черты которого сложились “под влиянием опыта Первой Мировой войны, в особенности под влиянием неизбежности учета фактора мобилизованных масс в обществе и политике»⁹³. С другой – приближение неопределенного, но обязательного для всех коммунистического будущего требовало от общества сплочения, которое достигалось в том числе обнаружением общего врага и борьбой с ним⁹⁴.

Если в 1920-е годы участие ребенка в недавних войнах преимущественно оценивалось по предреволюционным меркам, то к началу 1930-х вся отлаженная советская пропаганда работала на то, чтобы каждый член общества, вступив в более или менее сознательный возраст, осознавал, что он живет в ситуации «усиления классовой борьбы», «империалистической угрозы». И целенаправленная, и стихийная социализация предлагали ребенку в качестве основного способа существования постоянную борьбу, подготовку себя к героическим свершениям и подвигам. Кулаки, шпионы, дезертиры, империалисты, белые, басмачи, вредители – и это еще не полный список активных врагов нового строя. В 1930-х существуют лишь островки будущего

92 Цуриков Н. Дети эмиграции. Обзор 2400 сочинений, учащихся в русских эмигрантских школах на тему:

«Мои вспоминания» // Дети эмиграции: воспоминания. Сб. статей. под ред. проф. Зеньковского В. В. М.:

Аграф, 2001. С. 24–136.

93 Коткин С. Советский Союз в межвоенном цивилизационном контексте // Мишель Фуко и Россия. СПб., 2001. С. 241

94 См.: Добренко Е. Политэкономия соцреализма. М.: Новое лит. обозрение, 2007.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

105

светлого мира, за который нужно бороться. Поэтому армия в этом мире становится важнейшим институтом общества. Пионеры давали клятву «быть готовыми» к борьбе за новые идеалы». «Готовность к “походу” у “красногалстучной гвардии”, как на милитарном языке эпохи было принято называть пионеров, надо было воспитывать.

Жизнь во враждебном окружении предполагает необходимую психологическую, идеологическую, физическую, специальную подготовку к военным действиям.

Журналистика и литература, соответствующим образом оформлявшие интенции государственной власти, приняли на себя часть функций по созданию соответствующего психологического и идеологического общественного настроя»⁹⁵.

Вполне вероятно, что целеустремленно формируемое у советских подростков в 1930-е гг. милитаризованное мышление сыграло значительную роль в будущей Отечественной войне. Александр Зиновьев, сам бывший объектом воспитания в то время, так оценивал результаты сформированной у его поколения, в том числе и литературой, системы представлений: «Я утверждаю, что система идейного воспитания, сложившаяся в стране после революции и достигшая расцвета в тридцатые годы, блестяще выполнила ту историческую задачу, какая на нее и возлагалась объективно… и что бы ни говорили о поведении миллионов людей в период войны, якобы свидетельствовавшем о крахе советской системы и идеологии, на самом деле именно война была самой показательной проверкой эффективности мощнейшей системы идейного воспитания тех лет <… > даже в самые трудные периоды войны ни у меня, ни у тех, кто окружал меня, не было сомнения в будущей победе. Воспитание, какое мы получили в школе тридцатых годов, давало знать о себе, несмотря ни на что»⁹⁶.

Великая Отечественная война получила много хорошо подготовленных к ней бойцов, но она же существенно изменила пафос отношения к воюющим детям. Оккупация, репатриация, эвакуация, голод – на долю военных детей выпали недетские испытания.

«Юные труженики тыла», «юные партизаны», «сыны полков», готовые мстить за убийство родных, захваченную фашистами землю, – последние герои эпохи тотальной мобилизации. Война, выигранная ценой страшных потерь, вызвала у взрослых усиление

95 Литовская М. А. Воюющие дети в русской литературе первой половины ХХ века // Homo Militaris:

Литература войны и о войне. История, мифология, поэтика. Калуга: КГУ им. К.Э. Циолковского, 2010.

С. 94.

96 Зиновьев А. А. Русская судьба, исповедь отщепенца. М.: Центрполиграф, 1999. С. 52.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

106

чувства ответственности за детские мучения. Отныне в образе ребенка – преждевременного воина будет акцентироваться иной аспект – не мобилизационный, а жертвенный: забота солдат о ребенке – жертве войны (В. Катаев «Сын полка»), гибель ребенка-героя как цена победы («Орлята»), наконец, жертвоприношение ребенка на алтарь победы (В. Богомолов «Иван»).

Все более распространенным типом героя-военного выступает мальчик-жертва.

Появление образов солдат-подростков, обусловленное исторической спецификой ведения военных действий, сопровождается «фундаментальным правилом нашего мышления», что «на поле сражения мальчики становятся мужчинами» ⁹⁷ . В отечественной литературе, начавшись с Пети Ростова, этот тип особенно активно появляется в искусстве эпохи «оттепели» (Булат Окуджава «Будь здоров, школяр», Константин Воробьев «Крик»; Владимир Богомолов «Иван» и др., хотя сразу надо отметить, что мальчиками в данному случае называются вчерашние школьники, а не дети-подростки). В этом образе обычно актуализируется тема бесчеловечности войны, без разбора уничтожающей даже тех, кто только начал жить; важным фактором его появления оказывается и временная дистанция между возрастом автора и героя, на долю которого приходятся не зависящие ни от него, ни от его ближнего окружения испытания.

В официальной «пионерской» литературе тема героизма также будет решаться преимущественно через жертвенные мотивы. Культ погибших детей-воинов, ритуалы, связанные с почитанием памяти детей – жертв войны; мемориалы, посвященные погибшим пионерам-героям, – все это должно было не столько воспитывать будущих воинов, сколько формировать чувство благодарности павшим за сохраненную ими свободу и независимость СССР.

Мы рассмотрим две интерпретации образа мальчика, оказавшегося в годы Великой Отечественной войны в действующей армии. Сходство повестей Валентина Катаева

«Сын полка», написанной в 1944 году, и Владимира Богомолова «Иван», датируемой 1957 годом, бросается в глаза каждому читателю.

97 Михель Д. В. Мужчины, мальчики и поле боя // Гендерные исследования. 2002. №6. С.135.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

107

Главные герои тезки и ровесники, оба остались сиротами в первые месяцы войны, оба ненавидят фашистов и, оказавшись на передовой, по мере сил принимают участие в военных действиях. Окружающие того и другого взрослые жалеют их и понимают всю ненормальность пребывания ребенка на фронте и по мере возможности пытаются отправить их в тыл, в суворовское училище. В то же время при всем фабульном сходстве различия и в пафосе, и в интонации позволяют рассматривать их в качестве едва ли не образцов художественных текстов двух периодов в советской военной прозе: проза

«писательская» и проза «лейтенантская», проза подвига и проза будней, проза романтизированная и проза документализированная. Типичная проза военных лет и второго послевоенного десятилетия. При этом «повесть-сказка», по определению Б.

Галанова⁹⁸, В. Катаева как будто полностью укладывается в определение «красивая неправда о войне», а жесткая психологическая повесть В. Богомолова является воплощением «суровой окопной правды». Однако если мы внимательно прочитаем оба этих произведения, мы увидим, что, объединенные общей темой, они написаны в рамках разных литературных периодов, традиций, жанровых образований, что позволяет этим текстам, органично включаясь в творчество обоих писателей, не столько вступать в полемику друг с другом, сколько расширять диапазон видения войны.

5.1 Образ маленького солдатика в повести В. П. Катаева «Сын полка»

(1944)

Валентин Петрович Катаев (1897–1986), воспитанный в Одессе в семье учителя, еще подростком напечатал в газете «Одесский вестник» первое стихотворение. В 1915 году, не окончив гимназии, он пошел добровольцем-вольноопределяющимся в действующую армию, был вовлечен в водоворот Первой мировой войны. Командовал артиллерийской батареей на Донском фронте, не однажды был ранен, отравлен газами. Вернувшись с войны, он писал юморески, фельетоны, рассказы, в частности, о Гражданской войне –

«Опыт Кранца» (1919), «Золотое перо» (1920), «Записки о Гражданской войне» (1924). В 1930-е годы он пишет повесть для подростков и о детскую «Белеет парус одинокий»

(1936), сразу ставшую широко известной. О Катаеве стали говорить как о писателе, умеющем изображать подростковую психологию. В годы Великой Отечественной войны

98 См.: Галанов Б. Е. Валентин Катаев. Размышления о Мастере и диалог с ним. М.: Художественная литература, 1989.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

108

Катаев, будучи военным корреспондентом, написал повесть «Сын полка» (1944).

Относящаяся к числу ярких образцов детской советской литературы повесть «Сын полка», на первый взгляд, представляет собой приключенческий текст для младших школьников с ярким блеском пафоса патриотизма. Однако, если читать ее с точки зрения

«взрослого», мы можем говорить о более серьезных проблемах, скрывающихся за увлекательным сюжетом.

Если одним словом охарактеризовать повесть, можно сказать, что это история о том, как ребенок стал сыном полка. На наш взгляд, это, скорее, история об осуществлении мечты ребенка – превратиться в одного из настоящих солдат полка. Как правило, истории героя на войне предшествует рассказ о его происхождении, чтобы понять его желания.

Историю главного героя сообщает читателю сержант Егоров:

Отец погиб на фронте в первые дни войны. Деревню заняли немцы. Мать не хотела отдавать корову. Мать убили. Бабка и маленькая сестренка померли с голоду. Остался один. <…> все хотел через фронт перейти. Да фронт тогда далеко был. Совсем одичал, зарос волосами. Злой стал. Настоящий волчонок. Постоянно с собой в сумке гвоздь отточенный таскал. Это он себе такое оружие выдумал. Непременно хотел этим гвоздем какого-нибудь фрица убить…⁹⁹

Во-первых, это типичный образ ребенка – военного сироты. Лишившись семейного воспитания, Ваня Солнцев самостоятельно формирует свое мировоззрение, по своей воле выбирая, кем быть, вопреки родительским советам, ожиданиям, и т.п. Во-вторых, гибель членов семьи, голод, бездомность, болезнь – совокупность неблагоприятных осбтоятельств оказывает влияние на характер и поведение («одичал», «злой стал») ребенка. Во-третьих, вооружение им самого себя – это не только средство физической самообороны, но и проявление скрытой психологической неприязни к окружающему миру. Ваня живет в мире, разрушенном войной, что зарождает в голову ребенка идею нелепую, даже дерзкую: «Он сам просится, “Выучите меня, говорит, дяденька, на разведчика.”» (12) Это интонация детская, но притязание взрослого. Без благоприятных

99 Катаев В. П. Сын полка. М.: Эксмо, 2012. С. 11. Далее цитаты по этому изданию приводятся в тексте с указанием в скобках страницы.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

109

условий мечта может остаться лишь химерой. Возможность осуществиться мечте дали люди, спасшие Ваню из темного окопчика: «И в разведку тебя будем брать. Сделаем из тебя знаменитого разведчика» (16).

Кроме словесного обещания, стремление мальчика к прекрасной воинской жизни укрепляет зрелище изобилия в армии: «вычищенные и смазанные салом автоматы»,

«шинели и плащ-палатки, сложенные ровно», «противогазы и вещевые мешки»,

«кружки, сделанные из консервных банок, целлулоидные мыльницы, тюбики зубной пасты и зубные щетки в разноцветных футлярах с дырочками», «помазок для бритья»,

«маленькое круглое зеркальце», «сапожные щетки», «коробочка ваксы», «большой медный чайник», «громадная горсть рафинада», газета «Суворовский натиск», журнал

«Красноармеец» (13–14) и др.

По какой причине нужно такое детальное, чуть ли не избыточное описание

«интерьера»? Цель его – охарактеризовать чувство облегчения в душе мальчика, издавна захваченного одиночеством и обездоленностью: «Ему не верилось, что позади были три года нищеты, унижения, постоянного гнетущего страха, ужасной душевной подавленности и пустоты» (14). Материальное обеспечение связано для него с душевной безопасностью. Переместиться из «зеленой вонючей лужи» в «палатку разведчиков» похоже на попадание из ада в рай:

какая чудесная, какая восхитительная жизнь начиналась для Вани! Дружить с храбрыми, великодушными разведчиками; вместе с ними обедать и пить чай внакладку, вместе с ними ходить в разведку, париться в бане, палить из автомата <…>

Три года жил Ваня, как бродячая собака, без дома, без семьи. Он боялся людей и все время испытывал голод и постоянный ужас. Наконец он нашел добрых, хороших людей, которые его спасли, обогрели, накормили, полюбили (19).

Это слова всеведущего повествователя, обрисовывающие мир воображения Вани. Но приказ командир – отправить в тыл – мешает его восторгу. Мечта мальчика того и гляди станет былью, но вдруг она окажется утопией. Два раза он бежит обратно, что доказывает железную волю мальчика: «Смелый, чертенок! Ничего не боится. Настоящий солдат»

(24). Чем дальше он находится от тыла, тем больше он стремится к фронту, к своей цели.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

110

Ваня всеми помыслами мечтает о превращении в солдата, но о том, что такое солдат, ничего не знает. Чтобы достичь цели обычно необходим объект для подражания, поэтому неслучайно автор создает образец идеального солдатика:

Сроду еще не видал Ваня такого роскошного мальчика. На нем была полная походная форма гвардейской кавалерии <…>

С независимым видом он приблизился к роскошному мальчику, расставил босые ноги, заложил руки за спину и стал его рассматривать (30).

«Роскошный мальчик» для Вани – необыкновенный изумительный человек, чья внешность символизирует высокий статус. Дети составляют явный контраст: скромно одетый босоногий Ваня и безукоризненно нарядный мальчик, бряцающий оружием, выставляющий напоказ одежду («черные бурки и алые башлыки конников», «погон, поперек которого была нашита белая лычка», «большую серебряную медаль на серой шелковой ленточке»), экипировку («шашечку», «бурка»), звание («ефрейтор гвардейской кавалерии») (31).

Автор, не жалея сил, тщательно конструирует этот эпизод. Именно в этой восьмой главе тема сына полка возникает в словах этого мальчика: «Я – сын. Я, братец, у наших казачков уже второй год за сына считаюсь» (32). В этот момент в душе Вани хлынули разнообразные чувства: обида («“Знаки различия понимаешь?” – сказал мальчик насмешливо. “Понимаю!” – дерзко сказал Ваня, хотя ничего не понимал.»), зависть («Ваня был подавлен. Но он и виду не подал. “Великое дело!” – сказал он с кривой улыбкой, чуть не плача от зависти»), ревность («Ваня проглотил слюну и довольно жалобно посмотрел на обладателя бурки, которая ездит в обозе»), печаль («“А меня не взяли,” – убито сказал Ваня. – “Сперва взяли, а потом сказали – не положено”») (32–33). Сложная эмоция заставляет мальчика-героя утвердиться в своем стремлении.

В мгновение, когда капитан Енакиев собирается повести Ваню в часть, мальчик уверен в том, что это место, где он найдет чувство принадлежности и ценность жизни: «Он чувствовал, что в его судьбе происходит какая-то очень важная, счастливая перемена»

(36). Снова автор посредством описания интерьера очерчивает духовное состояние мальчика – чувство «пребывания в полку» как чувство «возвращения домой»:

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

111

Восхищенно сияя глазами, он осматривал новый блиндаж разведчиков, который уже казался ему знакомым и родным <…>

<…> мальчик щурился на нее, морща нос и делая вид, что не может вымолвить ни слова» (39).

Обстановка в полку кажется Ване драгоценной, он как будто окутан волшебным туманом. При этом реальность, которая его ждет, жестокая и даже отвратительная, поэтому следующие две главы (глава 12, 13) строятся на «предвкушении» трудности и напряжения практической деятельности – разведки. Он наткнулся на фашистов, и это вызывает у него ощущения страха, знакомые всем новобранцам («Ноги его подкосились, кровь жарко прилила к лицу, в глазах потемнело. Он задрожал всем телом, делая отчаянные усилия не стучать зубами.», ненависти («мальчику послышались десятки, сотни слишком хорошо знакомых ему постылых немецких голосов»), гнева («Всю его душу охватила и потрясла ярость!») (42). Его мучает, что все эти чувства нельзя проявить открыто. Ему захотелось начать рукопашную схватку, как это должен делать настоящий боец, но он – разведчик, которому нужно учиться быть сдержанным: «Тогда он могучим усилием воли подавил в себе ярость и гордость. Он заставил себя снова превратиться в маленького придурковатого пастушка» (43). Конфликт между ролями он успешно преодолевает, и это становится этапом его превращения в солдата.

Получив удачный опыт в первый раз, «пастушок и стал действовать, как настоящий разведчик» (47). В этом проявляется человеческая натура: если добьешься успеха, ставишь себе более значительную цель, обратишься к мечте более высокой ступени, чтобы удовлетворить свою потребность: «Но ему этого было мало. Его слишком горячее, ненасытное сердце требовало большего. Ему захотелось прославиться, удивить всех.»

Мальчик отведал вкус славы, понял свою ценность. Но за этим следует испытание.

Автор использует типичный ход в прозе о войне: герой попадает в плен. Во время допроса и пытки мальчику нужно не овладевать техникой, а закалять свою волю бойца, дух воина. Тогда психические проблемы затмевают телесное утомление. Тому, кто может справится с физическим трудом, но не может преодолеть нервное напряжение, настоящим солдатом не стать. Но герой этот порог перешагнул. В таком эпизоде неизменно проявляется пафос славословия силы солдата.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

112

«Мальчик стоял вплотную к столу. Он <…> падал на схему, нарисованную на пробеле страницы, между черной картинкой, изображающей топор, воткнутый в бревно, и красивой прописью в сетке косых линеек: “Рабы не мы. Мы не рабы”.» (52)

Ударом, пощечиной Ваню не могут заставить сознаться. В душе его выращиваются солдатские качества: непоколебимость, преданность делу, и т.д. Так как мальчик пережил бойцовское «крещение», ему пора присвоить надлежащее звание. Автор затрачивает две главы (главы 16 и 17), чтобы «зафиксировать» процесс преобразования Вани. В процессе («стричься–мыться–наряжаться») обнаруживается духовное состояние героя. Приведем два примера.

а) Чувствуя необыкновенно сильное волнение человека, вступающего в новую прекрасную жизнь, Ваня сел на ящик и робко положил руки на колени.

Все взоры в эту знаменательную минуту были обращены на него, на маленького босого пастушка, готового к превращению в солдата (56).

Стрижка для Вани имеет огромное значение. Неслучайно он упоминает о том мальчике, с которым встретился: «Я так видел у одного мальчика <…>. Красивый чубчик!» (58). Тот мальчик является для него образцом незаурядного солдата. Герой понимает, что изменяются не только его вид, но и роль, которую он играет в обществе.

б) Ваня увидел новенькие шаровары, новенькую гимнастерку с погонами, бязевое белье, портянки, вещевой мешок, противогаз, шинельку <…>

Ваня долго ждал этой минуты. Он мечтал о ней все время. Он предвкушал ее. <…>

мальчик не поверил своим глазам. У него захватило дух (55).

Обмундирование означает, что ему не только выдают форму, но и накладывают на него ответственность.: «Почувствовав погоны, мальчик вместе с тем почувствовал гордое сознание, что с этой минуты он уже не простой мальчик, а солдат Красной Армии» (60).

Автор показывает нам некий ритуал или обряд инициации, чтобы опредметить превращение героя. Но трансформация должна быть не только физической, но и психологической. В повести присутствуют эпизоды «солдатской науки»:

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

113

а) ...придется тебя научить заворачивать портянки, как полагается каждому культурному воину. И это будет твоя первая солдатская наука (61).

б) «“Товарищ капитан, по вашему приказанию явился красноармеец Солнцев.”

“Вот это другой табак!” – смеясь одними глазами, сказал капитан Енакиев. –

“Здравствуйте, красноармеец Солнцев”» (65).

Герой напрягает все силы, чтобы доказывать соответствие своему назначению.

Несмотря на его неопытность, он всей душой отдается своей роли: «И Ваня стал гордиться первым орудием так же сильно, как он раньше гордился командой разведчиков.

И это яснее всего показывало, что у него душа настоящего солдата» (69). Однако встреча с ветераном Ковалевом отмечает грань между мирами призрачным и реальным.

Поле боя для Вани, как будто детская площадка. Военная романтика отображается в его реакции: «Было что-то неуловимое, таинственное в существе орудия…» (69); «Ваня стоял оглушенный и очарованный чудом, которое он только что видел, – чудом выстрела» (75). Позже он постепенно уразумевает жуткий смысл артиллерийского обстрела, который есть не развлечение, а уничтожение: «И вместе с тем во всей этой мирной картине чувствовалось что-то очень опасное, угрожающее» (70); «Теперь же он вдруг увидел их и почувствовал совсем по-иному. <…> Казалось, самый воздух – холодный, осенний воздух – дышит вокруг смертью. Тень смерти лежала на тучах, на елочках, на земле» (71). Чем страстнее мальчик увлекается «игрой» войны, тем яснее он улавливает ее истинное лицо, абсолютно лишенное приятности:

…показавшиеся Ване таинственными заклинаниями, все вокруг мгновенно переменилось: и люди, и самое орудие, и вещи вокруг него, и даже небо над близким горизонтом, – все стало суровым, грозным, как бы отливающим хорошо отшлифованной и смазанной сталью (74).

Начинается перелом сюжета. Несмотря на то, что историю ведет всезнающий повествователь, в главах 23 – 25-х очевидно, что фронтовая картина изображается с точки зрения мальчика-героя, переживающего противоречие между своим представлением о войне и ее сущностью. Прежде для Вани орудия ассоциировались с «игрушечкой»:

прицельная трубка – с «фотоаппаратом»; спусковой шнур – с «кожаной колбаской».

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

114

Подсчет вражеских танков его развлекает: «Ему показалось, что они играют в какую-то игру-считалку» (90).

Новое восприятие вызывает новые небывалые ощущения, в том числе:

а) суровость:

Лица у всех были грубые, неподвижные, словно вырубленные из дерева. А зеленые шлемы, надвинутые глубоко на глаза, при свете темного ветреного утра казались почти черными (85);

б) беспокойство:

Ваня заметил, что вдруг все вокруг изменилось как-то к худшему. Что-то очень опасное, даже зловещее показалось мальчику в этой тишине, которая наступила после грохота боя (90);

в) чувство отчуждения:

Но необъяснимая тревога мало-помалу охватила его душу, когда он стал приближаться к знакомому месту. Впрочем, это место тоже теперь было незнакомым.

Ваня с трудом узнавал его (93).

То, что казался знакомым, трудно опознать из-за того, что его меняет война. Перед этим фактом необходимо выстоять, если Ваня хочет стать солдатом. Неожиданная картина войны оттеняет наивность фантазера-героя, имевшего розовую мечту о том, как можно стать солдатом. Вспомним волшебную картину, бросившуюся в глаза мальчику, когда он первый раз вошел в палатку разведчиков: «Он чувствовал себя, как в необыкновенном, сказочном мире. Все вокруг было сказочно. И эта палатка, как бы освещенная солнцем среди пасмурного дня, и грохот близкого боя, и добрые великаны, кидающиеся горстями рафинада, и обещанные ему загадочные "все виды довольствия"

– вещевое, приварок, денежное, – и даже слова “свиная тушенка”, большими черными буквами напечатанные на кружке» (16).

Несложно вообразить ошеломление мальчика, если сопоставить это с ужасающим зрелищем на поле сражения: «С замершим, почти остановившимся сердцем мальчик подошел ближе. Поле против пушки было покрыто немецкими трупами. Всюду валялись кучи стреляных гильз, пулеметные ленты, растоптанные взрыватели, окровавленные лопаты, вещевые мешки, раздавленные гильзы, порванные письма, документы» (94).

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

115

Возникает вопрос: герой действительно стремится к счастью превращения в солдата или к чему-то иному? Наверное, герой жаждет родительской, братской любви. Полк дает Ване убежище от дождя, стужи, голода. Для него каждый человек в полку является своим родным, и Ваня для них имеет немалое значение. Например, у ефрейтора Биденко зародилась любовь к «чертенку»: «Ваня вызывал в душе у Биденко очень нежное, почти отцовское чувство. Были в нем и жалость, и гордость, и страх за его судьбу. Было и еще что-то, чего Биденко и сам не вполне понимал» (24). Ефрейтор Горбунов в мгновение, когда он спас Ваню из враждебного блиндажа, проявляет свою мужественность и одновременно «женскую» нежность: «“Пастушок! Ванюшка!” – крикнул Горбунов на весь лес своим богатырским, но вместе с тем и немного бабьим, высоким голосом. <…>

Он крепко обнял мальчика, прижал к себе, потом взял горячими руками за щеки и два раза поцеловал в губы жесткими солдатскими губами» (16).

Такие любовные «новеллы» закладывают начало для мотива «усыновления», чтобы он набрал силу полноценно развиваться в отношениях между Ваней и Енакиевом. У обоих людей своя «духовная рана». Про мальчика мы уже говорили. У капитана в голове своя кошмарная память, от которой невозможно избавиться:

Огонь, блеск, взрывы <…> четырехлетний мальчик в синей матросской шапочке, валяющийся, как окровавленная тряпка, раскинув восковые руки между корнями вывороченной из земли сосны. Особенно отчетливо виделась капитану Енакиеву эта синяя матросская шапочка с новыми лентами, сшитая бабушкой из старой материнской жакетки (12).

Автор, описывая несчастья прошлого героев в одной главе, намекает на взаимодополняемость их жизни. Сын Енакиева погиб под огнем, поэтому он не может бесстрастно, как сторонний зритель наблюдать, как Ваня шагает к бездне войны. Из отцовского инстинкта Енакиев, командир, считает себя обязанным защищать Ваню, передав этому сыну полка любовь, которую должен был дать своему сыну:

Что же касается капитана Енакиева, то мальчик пробудил в его душе более глубокие чувства. Ваня растравил в его душе еще не зажившую рану. <…>

Он часто о нем думал. И, думая о нем, привык соединять его в своих мыслях с тем

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

116

маленьким мальчиком в матросской шапочке <…>.

Дело было в живой, страстной, деятельной любви капитана Енакиева к своему покойному мальчику. Мальчика уже давно не было, а любовь все не умирала. <…>.

Капитан Енакиев тогда же решил при первом удобном случае заняться Ваней Солнцевым вплотную (64).

А каково значение Енакиева для Вани? Кроме того, что командир Енакиев имеет право решать судьбу Вани, принятого солдатами, отцовская любовь Енакиева заполняет пустую душу мальчика:

И это сделали не слова капитана Енакиева – простые, серьезные слова о жизни – и даже не суровый, нежный взгляд его немного усталых глаз, окруженных суховатыми морщинками, а это сделала та живая, деятельная, отцовская любовь, которую Ваня почувствовал всей своей одинокой, в сущности очень опустошенной душой. А как ей была необходима такая любовь, как душа ее бессознательно жаждала! (67).

Их судьбы связываются друг с другом. Чтобы приобрести любовь Енакиева, по мнению Вани, надо выполнять свою роль, быть подлинным солдатом, которым командир может гордиться: «словом, дать ему (Енакиеву. – И-Х.Ч.) понять, что он (Ваня. –И-Х.Ч.) тоже здесь вместе со своим орудием и что он так же, как и все солдаты, воюет…» (88).

Он превращается в солдата не только для себя, но и для своего командира. Благодаря тому, что он перед Енакиевом успел «предстать в наиболее выгодном свете», его глаза

«светилось счастье». В этот момент мальчик начинает осознавать сущность их отношений: не только солдат-командир, но и сын-отец. Впредь он является одним из членов этой «армейской семьи». Капитан в последние дни своей жизни поручает Вани задание. Это и приказ командира («“Красноармеец Солнцев!” – сказал он так громко, чтобы услышали все»), но одновременно и забота отца («Он притянул к себе мальчика и вдруг быстро, почти порывисто прижал его к груди. – “Выполняй, сынок”») (91).

У Вани погиб и новый отец Енакиев, которого он не успел полюбить от всего сердца, но его все равно не покинут. В конце повести слышится пламенное «воззвание»

полковника (характерное для военной прозы 1940-х годов) не только к мальчику Ване, но и к всему народу, желающему осилить трудности войны:

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

117

Ты был хорошим сыном у своего родного отца с матерью. Ты был хорошим сыном у разведчиков и у орудийцев. Ты был достойным сыном капитана Енакиева – хорошим, храбрым, исполнительным. И теперь весь наш артиллерийский полк считает тебя своим сыном. <…> Но имей в виду: всегда и везде, прежде всего и после всего ты должен быть верным сыном своей матери-родины (96).

Ваня – мечтатерь, предпочитающий верить в следующий за темнотой рассвет. В связи с этим автору не хватило жестокости развязывать повесть пессимистическим финалом.

Чудесное сновидение являет мальчику, лежащему на кровати в суворовском училище, два откровения. Первое: видение «похоронной процессия» символизирует, что с покойными скорбь ушла, а живые продолжат жить. Второе: «протянутая рука генерала» означает, что желающего доведут до его цели: «Ели по сторонам дороги превратились в седые плащи и косматые бурки генералов. Лес превратился в сияющий зал. А дорога превратилась в громадную мраморную лестницу…». А мальчик превратился…скоро превратится в квалифицированного солдата.

5.2 Образ мальчика-разведчика в повести В. Г. Богомолова «Иван» (1957)

Владимир Осипович Богомолов (1926–2003) родился в крестьянской семье в деревне Кирилловка Московской губернии. В начале Великой Отечественной войны пошел добровольцем на фронт. В действующей армии сначала был рядовым, затем командиром отделения, помкомвзвода, далее офицером разведки полка. Демобилизовался из армии в 1951 году.

В 1958 году в журнале «Знамя» было напечатано его первое произведение, повесть

«Иван», герой которой, переставший быть ребенком, представляет собой переработанный образ, непохожий на его «предшественника» – известного читателю

«сына полка». По повести кинорежиссер Андрей Тарковский поставил знаменитый фильм «Иваново детство» (1962), удостоенный высшей премии Венецианского кинофестиваля «Золотой лев». Получила успех также вторая повесть «Зося» (1963), рассказывающая о любви между юным русским офицером и польской девушкой, о

«несвершившемся» в судьбах молодых людей военного поколения. ¹⁰⁰ Были

100 Платонов О. А. Святая Русь: большая энциклопедия русского народа, русская литература. М.:

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

118

опубликованы также рассказы о войне «Первая любовь» (1958), «Кладбище под Белостоком» (1963), «Сердца моего боль» (1963).

После периода «молчания» был закончен роман «В августе сорок четвертого…» (или

«Момент истины», 1974), посвященный контрразведывательной операции перед крупным наступлением советских войск в годы Великой Отечественной войны. Позднее вышла повесть «В кригере» (1993) о сложной и драматической послевоенной перестройке армии на мирный лад. В апреле 2003 года писатель был награжден медалью ЮНЕСКО «за выдающийся вклад в мировую литературу», за «гуманизацию жестокого военного ремесла». В декабре того же года скончался.

История маленького разведчика Ивана представлена читателям рассказчиком старшим лейтенантом Гальцевым, который и описывает «худенького мальчишку лет одинадцати»¹⁰¹, у которого «настороженно-сосредоточенный взгляд больших широко расставленных глаз», а в нем выражаются «внутреннее напряжение», «недоверие», и

«неприязнь» (8). Несмотря на то, что перед Гальцевым мальчишка, он обладает

«недетским» образом, что сразу в начале повести раскрывает странность героя истории:

Вид у него был жалкий, измученный, однако держался он независимо, говорил же со мной уверенно и даже властно: он не просил, а требовал. Угрюмый, не по-детски сосредоточенный и настороженный, он производил весьма странное впечатление (12).

Военные обязанности сделали Ивана таким. Разговор с Гальцевым оттеняет его замкнутость («Это вас не касается. И не смейте кричать!»), развязность («“Давайте я позвоню.” – Мгновенно выпростав руку из-под ватника, он ухватил телефонную трубку.») и отчужденность («“Давай я спину тебе потру,” – не выдержав, предложил я нерешительно. “Я сам!” – отрезал он) (9–10). Но это только демонстрация темперамента, воспитанного необыкновенной обстановкой, а не его характер. Поэтому потом у него проявляется детское лицо, что соответствует ожиданиям людей от мальчишки.

Вымывшись, он оказался светловолосым и белокожим; только лицо и кисти рук были

Институт русской цивилизации, 2004. С. 154.

101 Богомолов М. О. Иван, Зося: повести. М.: Детская литература, 1981. С. 7. Далее цитаты по этому изданию приводятся в тексте с указанием в скобках страницы.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

119

потемней от ветра или же от загара. Уши у него были маленькие, розовые, нежные и, как я заметил, асимметричные: правое было прижато, левое же топырилось.

Примечательным в его скуластом лице были глаза, большие, зеленоватые, удивительно широко расставленные; мне, наверно, никогда не доводилось видеть глаз, расставленных так широко» (18).

Первый раз в повести Гальцев по-настоящему видит в Иване ребенка и выражает вместо сомнения симпатию к этому мальчишке («Накрыв его двумя одеялами, я тщательно подоткнул их со всех сторон, как это делала когда-то для меня моя мать…») (18). Во второй главе Иван наконец снял свою серьезную маску: «При виде Холина мальчик вмиг оживился и улыбнулся. Улыбнулся впервые, обрадованно, совсем по-детски.» (22). Такое поведение противостоит первому впечатлению о персонаже в первой главе.

Кроме двух разных образов, у Ивана наблюдается парадоксальное поведение, как будто в одном теле живут два разных человека.

Тогда Холин высыпал перед ним на стол шоколадные конфеты в разноцветных обертках. При виде конфет лицо мальчика не оживилось радостно, как это бывает у детей его возраста. Он взял одну, не спеша, с таким равнодушием, будто он каждый день вдоволь ел шоколадные конфеты, развернул ее, откусил кусочек и, сдвинув конфеты на середку стола, предложил нам: “Угощайтесь” (26).

Иван к офицерам обращается на «ты», говорит с взрослой манерой, пьет водку, а нормальной детской едой, даже конфетами не интересуется. Он заботится о каких-то более важных, видимо, военных делах. Однако, на другой день он, «переключив» себя на «детскую манеру», «грызет леденцы», «смотрит журналы», спрашивает Гальцева, есть ли у него патефон, и наслаждается тем, как Холин двигает ушами. Подлинное свидетельство о детской натуре представлено, когда мальчик набедокурил:

Мальчик один. Он весь красный, разгорячен и возбужден. В руке у него Котькин нож, на груди мой бинокль, лицо виноватое. В землянке беспорядок: стол перевернут вверх ногами и накрыт сверху одеялом, ножки табурета торчат из-под нар.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

120

– “Слушай, ты не сердись,” – просит меня мальчик. – “Я нечаянно, честное слово, нечаянно…”» (38).

Рассказчику Гальцеву и читателям трудно соотнести этот образ с тем, который является в начале истории. Автор создает образ героя повести, не только описывая его противоречивое поведение, но и «нагружая» его «недетскими» мыслями. Иван, словно взрослый, развитой, мудрый человек понимает реальность войны («Заметив журнал с рассказом о разведчиках, я спрашиваю мальчика: “Ну как, прочел?” “Ага…

Переживательно. Только по правде так не бывает.”» – 40), презирает школьную учебу («“В интернат. Только я оттуда скоро подорвал.” - “Как подорвал?” - “ Сбежал.

Тягостно там, прямо невтерпеж. Живешь – крупу переводишь.”» - 41). Чем более

«противоестественно» Иван ведет себя, тем глубже подчеркивается жестокость войны.

Кажется, автор намерен сопоставить два образа Ивана, нарочно разграничивая моменты превращения либо в разведчика, либо в мальчика. Первый раз, как уже упомянуто выше, это тот момент, когда Иван, смыв грязь, «воссоздал» свой чистый облик (первая глава).

Второй раз – это встреча с Иваном в военной форме (вторая глава):

…мальчишка совсем преобразился.

На нем была маленькая, сшитая, как видно, специально на него, шерстяная гимнастерка с орденом Отечественной войны, новенькой медалью “За отвагу” и белоснежным подворотничком, темно-синие шаровары и аккуратные яловые сапожки.

Своим видом он теперь напоминал воспитанника – их в полку было несколько, только на гимнастерке не было погон; да и выглядели воспитанники несравненно более здоровыми и крепкими» (25).

Этот облик наносит удар по душе Гальцева, наполняет его чувством «дисгармонии»:

на худеньком мальчике блестят орден и медаль, а у воспитанников нет знаков отличия, но они физически более похожи на обычных детей.

Третий раз описан в четвертой главе, единственной, полностью посвященной образу Ивана-ребенка:

Сегодня он неузнаваем: разговорчив, то и дело улыбается, смотрит на меня

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

121

приветливо и обращается ко мне, как и к Холину и Катасонову, на “ты”. И у меня к этому белоголовому мальчишке необычайно теплое чувство. Вспомнив, что у меня есть коробка леденцов, я, достав, открываю ее и ставлю перед ним, наливаю ему в кружку ряженки с шоколадной пенкой, затем подсаживаюсь рядом, и мы вместе смотрим журналы (30).

Увидев в Иване ребенка, Гальцев относится к нему, как относятся к детям. Между ними поэтому возникают дружеские отношения. Гальцев входит в «кружок» разведчиков (Иван, капитан Холин, подполковник Грязнов, Старшина Катасонов) своим человеком, а не чужим. Судьба Ивана входит в жизнь Гальцева как неотъемлемая ее часть.

В последний раз превращение наблюдается в ночь, когда мальчика собираются переправить в тыл к фашистам (глава пятая):

Наконец мальчик садится на нарах и неторопливыми движениями начинает снимать свое военное обмундирование. <…>

Мальчик не спеша облачается в гражданскую одежду. Холин помогает ему, затем осматривает его со всех сторон. И я смотрю: ни дать ни взять бездомный отрепыш, мальчишка-беженец, каких немало встречалось нам на дорогах наступления (47).

В повести, как мы понимаем, переодевание (внешнее действие) служит символом, приметой превращения (внутреннее состояние). Будучи в лохмотьях, Иван знает, что пора снова пробраться к врагам, рискуя своей жизнью. Поэтому психологически ему нельзя не готовиться к предстоявшей опасной миссии: «На лице у мальчика снова то выражение недетской сосредоточенности и внутреннего напряжения, как и шесть дней назад, когда он впервые появился у меня в землянке» (47). На самом деле, сам Иван ощущает то, что две его роли – мальчика и разведчика – друг другу противоречат. То он может вволю без всяких забот забавляться, чем хочет, то уже стоит с напряженным лицом человека, готового к смене обстановки. Неоднократное преображение истощает душу человека, потому что человеческий инстинкт обычно стремится к безмятежной жизни и стабильному состоянию. Не раз Иван сам страдает от своих превращений, например:

а) Несколько мгновений мальчик в задумчивости смотрел на свет гильзы и

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

122

неожиданно, как мне показалось, обеспокоенно спросил:

–“Вы здесь были, когда я спал? – во сне не разговариваю? ” – “Нет, не слышал. А что? ”

– “Так. Раньше не говорил. А сейчас не знаю. Нервность во мне какая-то,” огорченно признался он (22).

б) …пули свистят и, выбивая звонкие брызги, шлепают по воде совсем неподалеку.

– “МГ-34,” – шепотом безошибочно определяет мальчик <…>

– “Боишься? ”

– “Немножко,” – еле слышно признается он. – “Никак не привыкну. Нервеность какая-то… И побираться – тоже никак не привыкну. Ух и тошно!” (50).

Несмотря на огромные трудность и стресс, Иван все-таки смело идет навстречу опасностям. Какая сила побуждает его к отваге? В повести, как во многих художественных произведениях о войне, есть мотив ненависти. Такое чувство обусловливает решимость маленького разведчика.

а) “Э-э, разве его удержишь! Ему ненависть душу жжет!.. Не пошлют – сам уйдет.

Уже уходил раз.” – Вздохнув, Катасонов смотрит на часы и спохватывается… (29).

б) “Как рассказывает про лагерь или вспомнит отца, сестренку, – трясется весь. – никогда не думал, что ребенок может так ненавидеть…”

Холин на мгновение умолкает, затем продолжает еле слышным шепотом… (35) в) “Маленький?.. А ты в лагере смерти был?” – вдруг спрашивает он; глаза его вспыхивают лютой, недетской ненавистью, крохотная верхняя губа подергивается…

(39).

г) “Ух, гады! Даже своих раздевают,” – с ненавистью бормочет мальчик, оглядываясь (52).

д) “Ненависть в нем не перекипела. И нет ему покоя… Может, еще вернется, а скорей всего, к партизанам уйдет…” (63).

Эти «устные показания» очевидцев (старшины Катасонова, капитана Холина, подполковника Грязнова) и свидетельства рассказчика (старшего лейтенанта Гальцева) создают образ солдата Ивана, соблюдая традицию (мотив «ненависти») литературы о Великой Отечественной войне. Однако, если бы повесть «Иван» ограничилась этим

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

123

диапазоном рассмотрения проблематики, то она бы не отличалась от других художественных текстов военных лет.

Введение «послесобытийного» рассказчика вовсе неслучайно. Гальцев - рассказчик, находящийся на «почве» переосмысления послевоенного гуманизма. Повесть складывается из воспоминаний, в которых присутствует не только то, что рассказчик видел то в время (на войне), но и то, что он испытывает в данный момент (после войны).

В повести персонажи, такие, как старшина Катасонов, капитан Холин, подполковник Грязнов, словно прикованы к самой войне, углублены лишь в размышлении о военной стратегии и тактике. Только старший лейтенант Гальцев, оказавшись в другом времени, переоценивает события прошлого.

Бойцы во время войны заботятся прежде всего о военных действиях, способствующих победе. К таким людям принадлежат Холин, Катасонов и Грязнов. А тем, кто пережил войну, нельзя не пересматривать сделанное, казавшееся тогда рациональным и законным, но затем оказавшееся безжалостным и виновным. Вот причина, почему автор ставит Гальцева в качестве рассказчика повести. С начала до конца повести рассказчик постоянно задает вопросы в духе гуманизма.

Вначале, пока Гальцеву было еще не ясно, кто мальчик такой, у него возникали такие вопросы: «…почему-то никак не верилось, что маленький Бондарев с того берега. Кто были люди, переправившие его, и где они? Где лодка? Неужто посты охранения просмотрели ее? Или, может, его спустили в воду на значительном расстоянии от берега? И как же решились спустить в холодную осеннюю воду такого худенького, малосильного мальчишку?...» (19).

Узнав, что мальчик Иван служит разведчиком, Гальцев сразу не смог поверить в этот факт: «А мальчик, что был у меня, кто он все-таки? Откуда?» (28). Это удивление он уподобляет впечатлению, возникшему, когда в батальон пришла женщина-военфельдшер.

Как могут затягивать детей и женщин в беду войны? Но что делать? Ведь в тяжелых условиях мягкосердечие не разрешают: «Вид у нее подавленный, и мне становится ее жаль. Но я не должен поддаваться этому чувству — я не имею нрава ее жалеть» (30).

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

124

Несмотря на внешнюю «каменность», внутри души Гальцева обнаруживается нежность: «Сухо козырнув, я отхожу, решив при первой возможности добиваться ее откомандирования. Пусть пришлют другого фельдшера. И обязательно мужчину» (34).

Опасаясь, что эта девушка с погонами лейтенанта медслужбы не справится с тяготой военной задачи, Гальцев предпочитает, чтобы мужчины не брали на себя ответственность за женщин. В его отношении к военфельдшеру выражается та же позиция, с которой он подходит к Ивану как к ребенку, а не как к солдату.

Однако ситуация сложиласть так, что мальчика переправляют к врагам, поэтому Гальцеву пришлось превратить мальчика в разведчика. С этого момента у него началось душевное волнение. Беспокойство старшего лейтенанта контрастирует с хладнокровием капитана:

Помолчав, я говорю о том, что меня беспокоит: а не утеряет ли мальчик ориентировку при переходе, оставшись один в такой темноте, и не может ли он пострадать в случае артобстрела.

Холин разъясняет, что “он” – кивок в сторону мальчика <…> знает там каждый кустик, каждый бугорок. Что же касается артиллерийского налета, то цели пристреляны заранее и будет вставлен “проход” шириной до семидесяти метров (44).

Не скажем, что Холин жесток, только при выполнении важного задания он ставит разум выше чувства. Данный фрагмент описывает его заботу о задании, а не а мальчике.

Но Гальцев не мог сдержать свое волнение, провожая Ивана:

“До встречи,” – обращается мальчик уже ко мне.

“До свидания!” – с волнением шепчу я, отыскивая в темноте его маленькую узкую ладошку и крепко сжимая ее. – ощущаю желание поцеловать его, но сразу не решаюсь.

– страшно волнуюсь в эту минуту. Перед этим я раз десять повторяю про себя: “До свидания!”, чтобы не ляпнуть, как шесть дней назад: “Прощай!” (53).

Фрагмент характеризует гуманность рассказчика и в то же время предвещает неизбежную трагедию мальчика. Гальцев сначала казался непричастным к судьбе Ивана, потом стал «соучастником» преступления «использования» мальчика для разведки. В

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

125

связи с этим в его душе возникло чувство вины:

“Товарищ подполковник, разрешите узнать: что Иван, вернулся?”

“Иван?.. Какой Иван?”

“Ну мальчик, Бондарев.”

“А тебе-то что, вернулся он или нет?” – недовольно спросил Грязнов и, нахмурясь, посмотрел на меня черными хитроватыми глазами.

“Я все-таки переправлял его, понимаете…”

“Мало ли кто кого переправлял! Каждый должен знать то, что ему положено. Это закон для армии, а для разведки в особенности!” (63).

Какой суровый армейский закон. Разведчика отправили, и ни о чем не разрешили осведомляться: «…знать тебе о нем – ты не обижайся – не положено! Так что впредь запомни: ничего не было, ты не знаешь никакого Бондарева, ничего не видел и не слышал.

И никого ты не переправлял! А потому и спрашивать нечего. Вник?...» (64). К разведчику относятся словно к инструменту, а не человеку. Но Гальцев таким образом себя не ведет.

Капитан Холин погиб в бою, подполковник Грязнов переведен в другой полк. Казалось, что история маленького разведчика будет отброшена в прошлое. Автор заканчивает повесть драматическим финалом. Обнаруженные в центре тайной полевой полиции документы позволили Гальцеву снова «встретиться» с мальчиком. Гальцев чувствует себя виноватым в использовании Ивана, ведь победу можно было одержать без ребенка.

Вспомним, как капитан Холин объясняет «ценность» мальчика на войне: «Дело в том, что взрослый в любом обличье вызывает подозрение. А подросток, бездомный побирушка – быть может, лучшая маска для разведки в оперативном тылу… Если б ты знал его поближе – о таком мальчишке можно только мечтать!...» (35).

Сопоставим с этим волнение Гальцева: «Мы вернулись и сидим в тепле и безопасности.

А он где-то во вражеском расположении крадется сквозь снег и мглу бок о бок со смертью…–никогда не испытывал особой любви к детям, но этот мальчишка – хотя я встречался с ним всего лишь два раза – был мне так близок и дорог, что я не мог без щемящего сердце волнения думать о нем» (62).

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

126

Гуманистическое размышление составляет контраст со стратегическим соображением.

Во время войны бойцы, видя себя частью социума, подсознательно подавляют желание

«спасти свою шкуру», преодолевают трудности ради общей цели. Разжигается пламя ненависти, Иван неуклонно шагает вперед, не считаясь со смертью. Однако, когда война кончилась, те, кто пережили бои, естественно обращают внимание на более

«человечные» вопросы: справедливо ли такое средство? такая тактика? какова цена победы? и т.д. Гальцев испытывает угрызения совести, потому что был в числе тех, кто превращал мальчика в разведчика. Но страдает от чувства вины не только он один, но и все человечество, провоцирующее конфликты, опустошающие деревни и города.

5.3 Ванюша и Иван: две интерпретации одной ситуации

Повести «Сын полка» и «Иван» образованы на основе сходного материала, но изначально рассматривают проблематику по разными углами зрения, идеи, заключенные в них, соответственно, отличаются. Стоит сопоставить в них фундаментальные компоненты художественного произведения: образ героя, композицию, повествование, пафос.

Герои обоих повестей, несмотря на одноименность, различаются.

1) Ваня в «Сыне полка» – образ ребенка, а «Иван» – образ развившегося не по годам ребенка, почти взрослого.

2) Ваня, имея детские качества – невинность, наивность, шаловливость, лелеет мечту о военной службе. Иван, относительно более самостоятельный, практичный, считает военное действие трудной работой, тяжким долгом.

3) «Хороший харч» из картошки, лука, тушенки, перца, чеснока и «громадная горсть рафинада» Ване кажутся изысканными яствами, а перед глазами Ивана подобная же еда кажется неприхотливой «снедью»: «худосочное» сало, копченая колбаса, банки консервов, пачка печенья, «черствый» хлеб.

4) Ваня с разведчиками пьют чай. Капитан Холин наливает Ивану водки.

5) Ваня носит с собой «старый букварь без переплета», и «маленький химический карандашик», постоянно с удовольствием учится: снимать план местности, заворачивать портянки, работать в орудийном расчете, заниматься в суворовском училище. Иван знает тонкости своей военной работы, и в учебе в интернате не видит смысла: «Тягостно там,

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

127

прямо невтерпеж. Живешь – крупу переводишь. И знай зубри».

Разница между Ваней и Иваном объясняется периодами жизни описываемых героев.

1) Повесть «Сын полка» начинается с момента, когда Ваня еще только начнет превращаться в солдата, а история «Ивана», о которой вспоминает рассказчик, – с момента, когда Иван уже работает как разведчик.

2) Огромная часть «Сына полка» фиксирует опыт «первого раза». Ваня первый раз в жизни прибывает в палатку разведчиков, ест армейский харч, надевает военную форму, участвует в боевых действиях. Немудрено, что все в войсках для мальчика ново и свежо, даже сказочно и чудесно. Естественно, что Ваня мечтает о превращении в солдата. А Иван уже закален в разведках. Неудивительно, что он в курсе военного дела, зная досконально, как докладывать в штаб «полевой почти вэ-че сорок девять пятьсот пятьдесят», как собирать разведданные, пересчитывая «зернышки пшеницы и ржи, семечки подсолнуха и хвою», как по звукам пуль опознавать тип пулемета, как «во тьме»

«по оврагу» проникать в тыл врагов, уклоняясь от мин.

3) Понимание положения, в котором герой находится, раскрывает причину его мышления и поведения. Ваня мальчик простодушный, исполнен энтузиазма, бросаясь в бой. Иван солдат обстрелянный, ощущает затухание пламени страсти, изнеможение от разрушения войны.

Различие образов героев воплощается и в том, как окружающие люди к ним относятся.

Разведчики Биденко и Горбунов опекают Ваню, пострадавшего от войны, спасаемого из окопчика, словно «затравленный волчонок», называя его «пастушком», «голубчиком»,

«чертенком», «лисицей», «солнышком», «малым», «красавчиком». Капитан Енакиев перенесет свою отеческую любовь к Ване, и во время, когда поручает ему задание, проявляет глубокую ласку к ребенку: «Выполняй, сынок». Все это создает образ

«толкового ребенка», «подходящего паренька». К Ивану относятся, как к взрослому.

Подполковник Грязнов называет его «Бондаревым», а Капитан Холин – «Иваном», даже

«побаивается» его. В глазах офицеров Иван является, скорее, совершеннолетним товарищем, чем молодым другом. Но рассказчик видит мальчика по-иному, называя его

«Ванюшей», «маленьким Бондаревым».

Название повестей указывает на то, каким человека видят, к кому обращаются. В

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

128

повести «Сын полка» название можно свести к одной категории образа – образа

«защищаемого». Защищаемый – как правило, маленький, слабенький, бедненький, раненый, нуждается в помощи. Это толкование соответствует образу Вани, пострадавшему от войны сироте. Наряду с защищаемым присутствует образ

«защитника», «спасителя», предоставляющего пищу, приют и т.д. Такую роль играет армия, помогающая потерпевшим от войны. Детям дают поддержку и материальную, и духовную, то есть образование. Детей начинают воспитывать не только «сынами полка», но и «солдатами государства». Поэтому литературная тема военных детей развивается от «Сына полка» к «Ивану».

«Сынов полка» начинают видеть не детьми (образ Вани), а взрослыми (образ Ивана).

На плечи мальчика нагружены слишком тяжелые обязанности. Война должна быть делом взрослых, а не детей. Рассказчик повести «Иван» раскаивается в том, что не с начала до конца придерживается этого закона. Он видит Ивана ребенком, но содействует использованию его как взрослого.

По нашему мнению, образы героев можно иллюстрировано графиком: пунктир P1 –

«нормальный» (зрелость ума и поведения поднимается по мере возраста); P2 –

«переросток»; Р3 – «младенец». В повести «сын полка» оптимистично ожидается, что образ Вани (О1) разовьется параллельно с линией Р1, крайняя точка которой обозначает взрослого (солдата).

График 5.1 – Образы героев «Ваня» и «Иван»

Трагично, что «Иван» считается великовозрастным, которого можно использовать для достижения военных целей. В образе Ивана (О2) подчеркнуто: он ребенок по возрасту,

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

129

но у него личность взрослого.

Резко различаются друг от друга и композиции повестей. По сюжету структура «Сына полка» более целостная, чем в «Иване», потому, что первая – приключенческая история, а вторая имеет особенность лирико-психологической литературы. Складываясь из 30 глав, повесть «Сын полка» увлекательна и сильна в событийности: спасение (глава 1), выздоровление (глава 4), бегство (глава 5-7), встреча с примерным сыном полка (глава 8), возращение в армию (глава 9-11), разведка (глава 12, 13), плен и снова спасение (глава 14, 15), «торжественный прием» и присвоение звания (глава 16, 17), практика в орудийном расчете (глава 19, 20), нахождение на передовой и отправление в тыл (глава 23-25), поступление в военное училище (глава 27). Замысел повести – вместе с волновым движением эпизодов взбудоражить читателей и вызвать их эмоции. Движущей силой в такой детской литературе о войне становится энергия событийная.

В повести «Иван» почти не присутствуют внешние события, вместо этого есть только эпизоды «внутренние», то есть взаимодействие между персонажами, осмысляемое рассказчиком. Внимание читателя поэтому направлено на понимание положения, в которое попадает герой, к пониманию того, как к нему относятся в армии, как он себя чувствует и воспринимает свою роль. Это объясняет, почему повесть разделяется на малое количество глав и не отличается фабульной напряженностью.

Нельзя не заметить также различие в повествовании. В повести «Сын полка» автор устанавливает всезнающего повествователя с целью раскрыть внутренние голоса персонажей, жизни которых связываются с Ваней: как Ваня вызывает у ефрейтора Биденко отеческую нежность, а у капитана Енакиева родительский инстинкт – любить, защищать. Одновременно в повести есть возможность описывать мир с точки зрения героя, например, обстановку в палатке разведчиков, образ «богатыря» Горбунова, спасшего мальчика из плена, великолепие нового обмундирования, предоставленного малолетнему солдату, ужасную картину земли, «окруженной взорвавшимися и разлетевшимися орудийными патронами», и т.п. Наличие повествователя от третьего лица дает возможность менять угол зрения описания, рассказывая историю, в которой взгляд каждого персонажа кажется равновесным.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

130

Однако, если присутствует рассказчик, ведущий фабулу от первого лица, обычно мы имеем дело с субъективным суждением. Это очевидно в повести «Иван». Между строк постоянно наблюдается личное ощущение рассказчика, бывалого капитана: «не по-детски сосредоточенный и настороженный» вид у Бондарева, вдруг пришедшего к ним ночью, необычная манера, в которой мальчик общается с капитаном Холином (как с товарищем), извращенные ценности и «лютая ненависть» Ивана, и т.п. Тем не менее, немаловажна линия перемены чувств рассказчика: нахождение в неведении, неясности (глава 1: «создать все условия» странному мальчишке) – полузнание (глава 3: «А мальчик, что был у меня, кто он все-таки? Откуда?») – сомнение (глава 4: «Мне становится ясно, что сегодня ночью Холин и Катасонов должны переправить мальчика через Днепр в тыл к немцам.») – изумление (глава 5: «…гляжу и думаю: как все предусмотрено, каждая мелочь…») – сожаление (глава 6: «Уголком глаза я вижу мальчика — одежа его потемнела от дождя. Мы с Холиным вернемся и переоденемся, а он…») – волнение (глава 7: «Мы вернулись и сидим в тепле и безопасности. А он где-то во вражеском расположении крадется сквозь снег и мглу бок о бок со смертью…») – потерянность (глава 8: «И не раз вспоминая маленького разведчика, я никак не думал, что когда-нибудь встречу его или же узнаю что-либо о его судьбе.») – чувство вины (глава 9: «Взглянул – и сердце мое сжалось: с фотографии, приклеенной к бланку, на меня смотрел Иван Буслов…»). Как мы уже говорили выше, пружиной в повести «Сын полка» является энергия событийная, а в «Иване» – энергия лирическая.

Вообще, в двух повестях тональности противостоят друг другу. В повести «Сын полка» «спасение мальчика из темного окопчика» кладет яркое начало истории.

Неслучайно герой называется фамилией «Солнцев», намекающей на мальчика ясного, веселого, смекалистого, с жизненной силой. Армия для него надежный приют: «Хотя погода стояла скверная, пасмурная, но в палатку сквозь желтое полотно проникал ровный, веселый свет, похожий на солнечный.» Когда капитан снова доверяет Ваню разведчикам, их блиндаж мальчику кажется превосходным: «Правда, трофейная карбидная лампа была другая. Она неприятно резала глаза своим едким химическим светом, который, как и сама лампа, казался трофейным. И мальчик щурился на нее, морща нос и делая вид, что не может вымолвить ни слова.» Парикмахер полка сделал растрепанную головку мальчика «светлой» и «голой»; ефрейторы вымыли его в бане, где

«горел фонарь “летучая мышь”», «что он весь был совершенно чистый, ярко-красный

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

131

и, казалось, светился насквозь, как раскаленная железная печка». В конце повести Вани снится ночное небо, на нем «прекрасно сверкали звезды», по ним скользил «узкий ледяной луч прожектора». Проходя «сияющий зал» суворовского училища, герой встречается с генералом «с алмазной звездой на груди». В этом символическом финале создан образ училища как величественного святилища, где осуществится мечта патриота.

Отличаясь от ясности «Сын полка», мир повести «Иван» выглядит относительно пасмурным. Ночью заспанному капитану является мальчишка, чье лицо «темновато-серое от въевшейся в кожу грязи». В ту же «ненастную» ночь, закончив обход, капитан

«в темноте <…> заблудился». В угрюмой атмосфере капитан Холин «в задумчивости напевает, повторяя один и те же слова: “Эх, ночка темна, / А я боюся…”». Не получив ни «финки» как подарок от капитана Гальцева, ни пожелания успеха от старшины Катасонова, мальчик делает «обиженное и немного печальное» лицо. В объятиях «мглы холодной ненастной ночи» начинают операцию. На овраге, где «пахнет трупом и сыростью», капитаны, «прослушивая темноту», взглядом провожают мальчика, проскальзывающего и «исчезающего во тьме». Возвратившись в землянку, они пытаются «залить тоску» водкой: Гальцев «не мог без щемящего сердце волнения думать о» мальчике, а Холин «опьянел и сидел сумрачный». Неизгладимое впечатление производит в трагичном финале повести лицо мальчика: «Он смотрел исподлобья, сбычась, как тогда, при нашей первой встрече в землянке на берегу Днепра. На левой щеке, ниже скулы, темнел кровоподтек». Абсолютно разным образом заканчиваются две повести: «Ваня» шагает к блестящему будущему, «Иван» остается в померкшем прошедшем.

5.4 Выводы к главе 5.

На основе сходного материала созданы повести «Сын полка» и «Иван», которым мы не намерены давать оценку при сравнении. Среди них не существует вопроса о том, какая лучше, а какая худше. Скорее, писатели из одного и того же исторического факта

«вытаскивают» актуальные для своего времени и аудитории проблемы.

1. Общим героем повестей является военный сирота. Он лишен семьи, поэтому бросается в объятья войска. Но судьбы сирот совсем разные. В повести В. Катаева герой

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

132

Ваня получает сердечный прием от разведчиков, постепенно избавляется от обездоленной жизни. В варианте В. Богомолова, наоборот, по мере военной деятельности люди начинают забывать, кто такой Иван. После того, как герой в очередной раз пробирается в позицию врагов, он остается один и погибает один.

В теме превращения в солдата тоже присутствуют противоположные ситуации.

В «Сыне полка» существует торжественный «ритуал», во время которого Ваня переходит процесс «стричься–мыться–наряжаться». В результате грязный мальчик превращается в нарядного солдатика. В «Иване», несмотря на то, что такой прекрасный образ тоже имеется, более значительным оказывается то, что герой снимает военную форму и переодевается нищим.

2. В обоих повестях присутствует мотив усыновления. Этот мотив полностью развивается в «Сыне полка», поскольку представляет собой центральную тему повести.

Мы видим, как Ваня встречает с образцовым сыном полка, как он показывает другим свое старание научиться солдатской науке. Хотя потенциальный отец погибает, героя все-таки усыновляет полк. То, что армия – это приют, становится ключевым концептом, связанным с пафосом произведения. Но данный мотив в «Иване» не «расцветает», наоборот, Ивана забывают, что подчеркивает жестокость военного закона.

3. Образы героев друг другу противоположны. Ваня изображен как ребенок, а Иван временами выглядит как взрослый. В Ване сохраняются детские качества:

невинность, наивность, дружелюбие. Иван самостоятельный, практичный, также суровый. Ваня мечтает о превращения в солдата полка, питая боевую романтику. Иван мучается своим тяжелым бременем бойца, разглядев истинную сущность войны.

Вообще, две повести сильно различаются по эмоциональной окраске. «Сын полка»

преисполнен патриотизмом, в который входят чувства принадлежности к войску, преданность родине, и др. А в «Иване» воцаряется печальная атмосфера. В военные годы народ верят в силу армии, обеспечивающую безопасность страны. После войны люди оглядываются на то, какой ценой далась победа. Два варианта художественного текста на одну тему позволяют увидеть, как менялось настроение в обществе, взгляды на войну.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

133

Заключение

Диссертация посвящена изучению темы превращения в солдата в русской литературе 1940–1960-х годов о Великой Отечественной войне. На первый взгляд, эта тема кажется достаточно узкой и лежащей на поверхности, но в расширенном смысле она содержит сложные вопросы обрисовки человека, принимающего участие в военных действиях, его психики, понимания того, что такое солдат в разных исторических контекстах, отображение гуманистического размышления о роли человека, испытаниях, пережитых на войне, в литературе как виде искусства.

Выбранные нами разнородные художественные произведения соединяются друг с другом тем, что они созданы на основе собственного опыта писателей, непосредственно принявших участие в войне. Поэтому эти тексты о войне могут рассказывать о совсем разных персональных историях, но они ориентируются на общие чувства и сознание, знакомые и близкие всему пострадавшему (и победившему) народу.

Еще раз вернемся к структуре работы и основным итогам каждой главы.

Во второй главе мы рассматривали различия в трактовке нашей темы в произведениях одного писателя – Михаила Шолохова, чьи рассказы военных лет и периода «оттепели»

сходны по сюжетной конструкции, но существенно расходятся в смысле. Изображение того, как закаляется боевой дух Герасимова, важно для удовлетворения потребности в образе персонажа-патриота, своего рода образца для ухдящих на фронт миллионов его последователей («Наука ненависти», 1942). Примером несчастья Соколова разоблачается суровая военная реальность. Достижение победы требует не только огромных жертв на фронте. Переход из жизни мирной в жизнь военную труден, но возвращение с войны оказывается еще труднее. Солдат на войне многое теряет, и после войны ему приходится восстанавливать целостность своей жизни. («Судьба человека», 1957).

В третьей главе сопоставлены стихотворения поэтов-фронтовиков Михаила Кульчицкого и Булата Окуджавы, совсем молодыми людьми оказавшимися на фронте.

Для М. Кульчицкого характерен комплекс юношеского оптимизма, складывающегося из мировоззрения, основой которого являются революционный энтузиазм,

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

134

«антиспокойствие», и т.п. Оптимистичное мироощущение, хотя сталкивается с помехой в виде войны, все-таки удерживается с помощью обращения к славной военной истории России («Мечтатель, фантазер…», 1942). Б. Окуджава в своих «песенках» 1950–1960-х годов элегически сочувствует, иногда даже соболезнует молодым бойцам. Страх, неуверенность и растерянность попавшего на фронт молодого человека являются, как кажется, непреодолимыми преградами к превращению в подлинного солдата. Поэт обнаруживает у своего лирического героя и прямо высказывает чувство страха, которое ему стыдно выразить, но которое было частью процесса превращения в солдата и задним числом может быть обнародовано, поскольку было преодолено («Первый день на передовой», 1957). В стихотворениях 1970-х годов Окуджава завершает военную тему, воспроизводя образы, связанные с коллективной памятью всего фронтового поколения, которое не щадило себя в боях, потому что жаждало победы. Завершенная этой победой война требует от солдата спокойного возвращения к мирной жизни. Но переход к этой жизни Окуджава практически не показывает, для него важно, что хотя бы некоторые

«мальчики» остались живы. Пережитое должно уйти для них в прошлое, жизнь нужно продолжать, но о военном подвиге и страшных испытаниях невозможно не вспоминать.

В четвертой главе проанализированы как стихотворные, так и прозаические тексты, посвященные проблеме «женщина на войне». В поэзии Ю. Друниной лирическая героиня, осознавая происходящие с ней на фронте изменения, старается совместить в себе мужественность воина и женственную нежность. Героини в повести «А зори здесь тихие» (1969) с этим не справляются. Б. Васильев определяет женщин-солдат, чья натура противоречит характеру войны, как героических, но в то же время трагических жертв.

Гибель пяти несостоявшихся женщин-бойцов в итоге порождает подвиг одного мужчины-солдата, который в состоянии аффекта из-за смерти своих подчиненных начинает воевать с безрассудной яростью и отвагой.

Эволюция военной темы в поэзии Друниной связана с ее восприятием войны.

Стихотворения 1940-х годов определяют войну как новую, тяжелую для молодой девушки обстановку, вторгшуюся в мирные дни. С этим тезисом связаны мотивы перелома жизни («Я ушла из детства…», 1943; «После тревоги, ночью…», 1945), долга перед родиной, равновесного с мужским («Качается рожь несжатая…», 1943), душевного изменения («Не знаю, где я нежности училась…», 1946), и т.д. В 1950–1960-е годы война

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

135

становится незменимой частью судьбы поэтессы, заболевающей окопной ностальгией, постоянно тоскуя по фронтовым временам («Я люблю тебя, Армия…», 1958; «Я люблю это время…», 1959; «Мне близки армейские законы…», 1964). В результате тема сформированного военного опыта накладывается на лейтмотив юности («Ах, детство!..», 1958; «Страна юность», 1965).

В пятой главе сравниваются два произведения о воюющих детях, основанные на похожем материале – истории военного сироты, ставшего участником боевых действий, принятого в состав армейского подразделения. Но тональность этих текстов противоположна. В. Катаев размещает героя как будто в обетованной земле, где маленькому патриоту предоставляют все, что необходимо для становления солдата. Все трагические обстоятельства в итоге складываются для главного героя идеально правомерно («Сын полка», 1944). В. Богомолов лепит образ марионетки в военной деятельности, побуждая читателей усомниться в справедливости использования несовершеннолетнего ребенка в военной разведке («Иван», 1957). Оценки двух художественных текстов не дается. Разница в их эмоциональной окраске объясняется ориентировкой на определенную аудиторию и время создания. Повесть «Сын полка»

предназначена для детей. Одна из ее задач – воспитать в молодых людях верность родине и уважение к справделивости ее армии. В «Иване» же представлена точка зрения взрослого человека, раскрывающего истинную суть войны под маской увлекательного приключения юного разведчика.

Окончательно обобщая результаты исследования, устраним границы между главами данной работы и рассмотренными в них текстами, чтобы проявить различие развития темы превращения в солдата в двух литературных периодах – в военные годы и в период

«оттепели».

1. Сюжет

1) Рассмотренная нами военная проза, несмотря на разнообразие историй, включает в себе устойчивые сюжетные элементы. Основной костяк рассказа или повести состоит из таких частей: довоенная жизнь, прощание с семьей, отправка на фронт, преодоление себя, (плен, нечеловеческая участь, спасение из плена,) встреча лицом к лицу с врагом. Полная

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

136

структура типична для художественных произведений военных лет. Разница заключается в акценте описания, и в некоторых случаях к данной основе еще добавляется дополнительная сюжетная линия. В рассказе Шолохова «Наука ненависти» героика Герасимова воплощается в развитии сюжета об освобождении из лагеря. Повесть Катаева

«Сын полка» тоже складывается из вышеуказанных сюжетных элементов. В истории Вани линия фабулы немного варьируется, появляются встреча с примерным сыном полка – предоставление снаряжения и присвоение звания – поступление мальчика в военное училище. Последовательность эпизодов вычерчивает становление маленького солдата.

Однако данный набор эпизодов недостаточен для создания текстов периода

«оттепели». Значительную роль в это время играет сюжетная линия, связанная с концом войны и послевоенной судьбы героя. В рассказе Шолохова «Судьба человека» подлинной завязкой сюжета можно считать часть, описывающую семейную трагедию и восстановление послевоенной жизни Соколова. В конце повести Васильева «А зори здесь тихие» существует эпилог, изображающий спокойное пространство, где когда-то воевали пятеро девушек. Зори кажутся тише молодому рассказчику эпилога, вообразившему былой гомон огня, под которым погибли когда-то героини, почти забытые новым поколением после войны. Память о них хранит их старшина Васков, передавая ее сыну Риты. Повесть Богомолова «Иван» заканчивается капитуляцией Берлина. Чувство сжатого сердца после обнаружения документов, удостоверяющих гибель мальчика Ивана, остается еще лет на пятнадцать после войны в памяти рассказчика Гальцева. Именно эта горечь в финале окончательно формирует пафос всей повести.

2. Композиция

Писатели неизменно прилагают старания, чтобы произвести на читателей сильное и глубокое впечатление. Достижение этого требует неразрывного содействия двух художественных начал – формы и содержания. Как правило, относящаяся к реалистической литературе военная проза считается стандартной, консервативной в отношении композиционных приемов. Но рассмотренные нами произведения устроены таким образом, чтобы быть связанными с действительной жизнью. В повествовательной структуре этих текстов важную роль играют рассказчики.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

137

Во-первых, главный рассказчик является представителем какой-то группы людей, имеющих близкие опыт и историю. В «Науке ненависти» это Герасимов; в «Судьбе человека» – Соколов; в «Иване» – Гальцев. Соответственно, существует рассказчик вторичный, представляющий собой слушателя, свидетеля. Такая роль выполняется в

«Науке ненависти», «Судьбе человека» и «А зори здесь тихие» (в части «Эпилог») близким или далеким от биографического автора «я». Взаимодействие рассказчиков двух типов представляет процесс воспоминания и передачи военной памяти. Посредством этого приема литература о войне приобретает такую важную черту, как правдоподобие.

Во-вторых, рассказчик в произведениях периода «оттепели» приобретает еще одну функцию: его введение обеспечивает ретроспективную точку зрения. Истории 1940-х годов («Наука ненависти», «Сын полка») рассказываются так, как будто они произошли недавно или еще развиваются. Рассказ и повесть военных лет с «незавершенным»

финалом убеждают читателей в подвижности грядущего героев: Герасимов будет

«драться с таким ожесточением», Ваня продолжит «шагать смелее». А в текстах 1950–

1960-х годов («Судьба человека», «Иван», «А зори здесь тихие») рассказчики, живя уже через десять-пятнадцать лет после войны, оглядываются на прошлое. Временная дистанция заставляет персонажа оценить цену победы (Соколов), осознать грех (Гальцев), находиться в неведении, а затем выведать заброшенную историю своей земли (рассказчик в эпилоге «А зори здесь тихие»).

3. Тематика

На первый взгляд, кажется, что в отобранных текстах тема превращения в солдата развивается как будто одинаково, позволяя обобщать разные тексты. Но, если подробно анализировать нюансы, мы понимаем, что в каждом произведении есть свои особенности.

В художественных текстах 1940-х годов на первый план выходит тема овладения навыком военной жизни, которое происходит каждый раз по-разному. Герасимов в лаконичном разговоре со своими товарищами повествует о том, как он, овладев «наукой ненависти», стал духовно квалифицированным бойцом. На примере Вани мы видим, как оборванный сирота превратился в разряженного солдатика, «сына полка». Произведения 1950–1960-х годов рассказывают не только о «входе», но и о «выходе» из военной жизни, связанном как с окончанием войны, так и с гибелью героя. В процессе превращения в

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

138

солдата Соколов похож на Герасимова, но страдал он больше, поскольку «судьба человека» оказалась искалеченной в тылу. «Иван», отклонившись от образа поведения детей, возомнил себя взрослым солдатом и не смог вернуться обратно в детство. Ушли из мира героини «А зори здесь тихие», каждая из которых из-за душевного препятствия так никогда и не научилась боевому навыку.

Что касается проанализированных нами поэтических произведений, то в тематику превращения в солдата входят еще более разнообразные проблемы, которые можно свести к нескольким аспектам. Во-первых, у лирических героев проявляется юношеская пылкость к бою, что в стихотворениях 1940-х годов Кульчицкого восходит к прославлению революционеров-предшественников, а в текстах Друниной – к чувству долга и гордости за то, что «девчата» защищают родину, как «парни». Однако такая страстность с точки зрения поэзии 1950–1960-х годов кажется уже немного наивной, потому что «бумажный солдатик» (Б. Окуджава) слишком молод и неопытен, чтобы сопротивляться жестокости войны.

Во-вторых, поэзия 1940-х годов изображает войну как событие, касающееся прежде всего собственного авторского опыта. Во многих стихотворениях Кульчицкий, применяя первое лицо, выражает настроение боевой романтики, веру в светлое будущее, и др. В период «оттепели» военная тематика приобретает более широкий размах. Объектом обрисовки под кистью Окуджавы часто становятся не только отдельный человек, но и группа людей. Друнина в своих стихах 1950–1960-х годов тоже увеличивает масштаб. По сути, они начинают создавать стихотворения на общую тему «мое поколение», обобщая эмоции изображаемых персонажей.

Вспомним три аспекта тематики (феномены индивидуальной жизни, культурно-исторические явления, онтологические и антропологические универсалии), на которые мы предполагали опираться при анализе художественных произведений.

a) Взрослый солдат старается быть не только физически готовым к войне, но и духовно готов воевать; молодой человек со своим представлением о войне видит настоящую картину фронта; женщина считает себя обязанной защищать родину, как мужчина;

ребенка воспитывают бойцом. Это относится к категории феноменов индивидуальной

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

139

жизни. Нельзя не отметить при этом, что военная литература, несмотря на изображение отдельных героев, неизменно затрагивает судьбу большинства народа.

б) Великая Отечественная война – это война всенародного участия, поэтому разнообразие героев (различных по полу, возрасту, социальному статусу, этническому происхождению) представляет собой специфику русской литературы об этой войне. Но мы видим в художественных текстах изображение того, как закаливается общенародное настроение, создается готовность воевать на основе революционного менталитета, вовлекаются в войну силы женщин, усыновляются военные сироты, воспитываются в специальном училище воевавшие дети и т.д. Совокупность этих элементов составляет культурно-историческую картину России в годы войны.

в) Области онтологии принадлежат вопросы, что изменится, когда мирный человек превратится в военного?, какие качества определяют хорошего солдата?, чем пострадавший во время войны живет после нее?, каким образом человек остается человеком, а не хищником после кровавой войны?, что остается от человека после его гибели?, и т.п. Поиск ответов на эти вечные вопросы, касающиеся основ существования человека, является одной из задач военной литературы.

Тематика военной литературы прикасается к антропологической универсалии в одной из ее дисциплин¹⁰² – социально-культурной области, связанной с историей, социологией, и психологией. Различие темы превращения в солдата во время двух различных периодов заключается в рассмотрении проявления человеческой силы перед войной. Герои в произведениях 1940-х годов часто находятся в активном положении по отношению к окружающему миру. Герасимов овладел наукой ненависти, искусством контроля над чувствами. Лирический герой М. Кульчицкого, хотя испытал конфликт между своим представлением о войне и реальностью, воодушевил себя на преодоление трудностей.

Героиня в ранней поэзии Ю. Друниной взвалила на себя долг охранять страну, приобретя мужественность воина. Ваня всеми способами подладился к требованиям полка и фронтовым обстоятельствам. То, чего ему недостает, чтобы стать отличным солдатом, он может научиться в училище.

102 Наука антропологии традиционно подразделяется на четыре главных направления: физическую (биологическую), археологическую, социально-культурную, и лингвистическую антропологий.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

140

Персонажи в текстах 1950 – 1960-х годов оказались подчинены жестокости войны.

Соколов, сделавший все для своего спасения, не может предотвратить беду – гибели семьи. Солдатик в стихотворениях Б. Окуджавы бессилен перед монстром войны, как марионетка. Героини Б. Васильева не смогли воспротивиться напасти, став жертвами.

Иван пострадал от жестких военных законов: никто не расспрашивает о разведчике, исчезнувшем при выполнении задания. Такой человек превращается словно в мертвую душу.

Словом, разница между двумя эпохами находится, в первую очередь, в аспекте антропологических вопросов. Литература военных лет верит в человеческое могущество как решающую силу цивилизации; в период «оттепели» литература чаще убеждает в хрупкости человека под колесом истории.

4. Мотивы.

В произведениях 1940-х годов («Наука ненависти», «Сын полка») сюжет о военных действиях значителен. Функцию перелома фабулы выполняет мотив «освобождения из плена». Именно с этого момента Герасимов вырвался из пассивного положения и начал властвовать над своей судьбой, а Ваня показал разведчикам свою способность к военной деятельности.

В текстах 1950 – 1960-х годов значение мотива освобождения понижается. В «Судьбе человека» эпизоды фронтовых событиях и плена служат лишь фоном рассказа, оказывающегося контрастным к послевоенной трагедии Соколова. На первый план выходит мотив «поиска семьи», который начинает фрагмент фабулы, связанный с послевоенной жизнью героя. Розыск подходит к концу, когда герой узнает о смерти своих жены и детей. В описании гибели сына эмоция печали в рассказе поднимается до пика.

В «Иване» увлекательного описания военной деятельности почти нет, потому что военная героика не показана в сильной позиции. Мотив поиска есть и в этой повести.

Когда другие начинают забывать Ивана, только Гальцев все время расспрашивает о его

«следах». История развязывается тем, что Гальцев находит документ, удостоверяющий расстрел мальчика. В результате скорбь у рассказчика никогда не рассеется.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

141

В военной прозе существует еще один важный мотив – «усыновление», имеющий многогранные значения. В «Сыне полка» несмотря на то, что потенциальный отец, собравшийся усыновить Ваню, погиб, оптимизм повести не исчез. Лишенного войной родителей сироту вскармливает государство. Иными словами, мотив усыновления удачно развился. Но в «Иване» совсем противоположная ситуация. Капитан и подполковник были намерены усыновить Ивана, но это не получилось. Более того, после его невозвращения из-за «кордона» люди не обсуждают маленького разведчика, можно сказать, что они начали его забывать. Как это ни трагично, все, кроме рассказчика повести, видели мальчика обычным солдатом, игнорировали тот факт, что он еще ребенок.

В «Судьбе человека» Соколов с помощью усыновления избавился от мучительного одиночества. Герой с военным сиротой Ванюшкой отыскали чувство полноты жизни. В повести «А зори здесь тихие» Васков освободил себя от печали войны, взяв на воспитание сына одной из соратниц как наследие военной памяти. Помимо того, тот факт, что герой воспитал сироту будущим солдатом, означает прославление его погибшей матери и девушек, павших вместе с ней.

Мотивы в стихотворных произведениях разнообразнее, так что их трудно систематизировать. Возможно, это связано с тем, что раскрытие закономерности требует рассмотрение большего количества текстов, и в данной работе объем «выборки»

недостаточен. Но все же мы можем сделать ограниченное обобщение.

В стихотворениях 1940-х годов лирические герои перед лицом затруднения держат себя уверенно и напористо. К категории смысла «трудность» относятся мотивы «трудная работа» («Мечтатель, фантазер…» М. Кульчицкого) и «грязная теплушка» («Я ушла из детства…» Ю. Друниной), отмечающие перелом воззрения / жизни. Отношения к трудностями можно увидеть в лейтмотивах «падать» («падающих» в «Самое страшное в мире…», «упаду» в «Самое такое», «упавших» в «Красный стяг» М. Кульчицкого) и

«шагать» («шагнула» в «В школе», «шагаем» в «Качается рожь несжатая…», «шаг» в

«Качается рожь несжатая…» Ю. Друниной), означающих дух самопожертвования / целеустремленности.

В стихотворения 1950–1960-х годов мотивы противоположны по значению.

Лейтмотивом в песенках Б. Окуджавы является «мальчик» («мальчик» в «Раскрываю

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

142

страницы ладоней…», «мальчишка» в «Не верь войне, мальчишка…», «мальчики» в «До свидания, мальчики») наряду с варьирующимся видом «парень» («Тамань»). Исходя из послевоенной точки зрения, поэт видит в молоденьких солдатиках безвинность и бессильность. Просто катастрофа, что они на войне «играют». В поздней поэзии Ю.

Друниной развивается сходный мотив, связанный с темой молодости бойца – военная

«девчонка», составляющий в итоге лейтмотив «юность» («юность» в «Я люблю тебя, Армия…», «боевая юность» в «О нашей юности», «армейская молодость» в стихотворении «Аэродром»,). Но в отличие от Б. Окуджавы превращение в солдата, по мнению лирической героини, – не «беда», а «удача». Она гордится своим окопным опытом, став солдатом как «дочь поколения, <…> Зоя», бойцом равноценным, «похожим на парней».

5. Проблематика

В литературе 1940-х годов, посвященной Великой Отечественной войне, неизменно присутствует тема надличностного значения происходящего на войне. Это связано с тем, что, когда страна находилась в угрожающем положении, первенствовал государственный интерес. Статус народа приобрел значимость преимущественно в контексте родины.

Солдат в литературе воспринимался как часть всего государства. Чтобы государство развивалось, человеку необходимо было стать солдатом в соответствие с требуемым образцом. «Долг», «доблесть», «подвиг», «слава» и т.п. стали ключевыми словами для трактовки данной темы. В рассказе Шолохова «Наука ненависти» отвага Герасимова соответствует требованиям, которые государство предъявляло народу. Повествование с наставительной интонацией в конце рассказа учит тому, как быть настоящим солдатом.

В повести Катаева «Сын полка» государство во время войны предоставляет народу приют.

Дети, не обязанные входить в состав армии, став ее сыновьями, отправляются в военные училища, чтобы в ближайшем будущем они могли платить своему отечеству.

Художественные тексты, очевидно, исходят из представления, что государство выше человека, и оно в конечном итоге предопределяет человеческую судьбу.

В военной литературе 1950–1960-х годов писатели заостряют внимание на индивидуальном сознании. Это обусловлено тем, что, когда война закончилась, людям естественно пришлось обращать внимание на смысл самого человеческого

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

143

существования. В этот период экзистенциальное видение народа как множества разных людей превысило вес государственной идеологии. Изображение солдата, начавшего размышлять о связи между своей ролью и судьбой, достигло значения универсального уровня. В рассказе Шолохова «Судьба человека» солдат, под руководством духа самоотверженности на фронте временно отбросивший «эго», вдосталь хлебнул мучений, продолжая собственную послевоенную жизнь. В повести Богомолова «Иван» капитан, исходя из послевоенного гуманизма, порицал себя за то, что за «государственную»

победу отдал жизнь ребенка, в некотором смысле, «частного имущества» чьей-то семьи.

Подобная ситуация повторяется в повести Васильева «А зори здесь тихие»: выживший герой осознает, что его жизнь была спасена пятью женщинами-солдатами, и что на свой героический поступок он был воодушевлен их жертвой. Литература этого периода, осмеливаясь опрокинуть тезис предыдущего абзаца, выводит на первый план осознание значимости человеческого существования.

«Наука ненависти» в смысле социальной психологии представляет собой словно воинский устав, требующий от солдат воспитать у себя ненависть к врагу, а «Судьба человека» вскрывает послевоенную реальность – хрупкость судьбы народа, противоречащую мощи боевого состояния. Стихотворения Кульчицкого выражают уверенность в своем юношеском могуществе даже при испытании тяжести солдатского бремени; песенки Окуджавы сожалеют о бессилии молодых солдатиков перед лютостью войны. Поэзия Друниной обобщает окопную юность женщины периода войны рассудочным патриотизмом, повесть «А зори здесь тихие» сводит героические поведения женщин-солдат к неоправданно большой жертве. «Сыну полка» прокладывают блестящий путь к окончательному превращению в военного, а мальчика «Ивана» ведут в мрачную пропасть. Сопоставленные нами тексты в некоторой степени составляют друг другу контраст. Причем они отзываются на общественные настроения, поэтому, видимо, считаются одними из самых представительных произведений русской военной литературы.

Однако, нельзя не признать, что данное исследование имеет свой предел. Учитывая объем работы, мы выбрали лишь некоторые тексты из «моря» художественных произведений. Для создания панорамной картины эволюции литературы о Великой Отечественной войне, необходимо, конечно, шире рассмотреть большее количество

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

144

текстов. Перспектива дальнейшего исследования может заключаться в рассмотрении

«военного» сверхтекста. В тематике, сюжетике, мотивике выбранных художественных произведений наблюдаются точки соприкосновения. Более или менее глубоко ставится в них ряд проблем – воспитание единодушного военного настроения, повышение значения личности, исполняющей роль солдата, излечение военной травмы и сохранение прошлого опыта фронтового страдания, восстановление послевоенной жизни, способ выживания в ситуации исторической беды и т.д.

Такой сверхтекст считается одним из важнейших в российской культуре в связи с тем, что он сформировал стереотипную трактовку общенародной памяти о Великой Отечественной войне. Кажется, что рефлексия отечественной истории в русской литературе о войне никогда не была объективной, а наоборот, субъективной. Писатели-фронтовики выражают конфликтное мироощущение, которое испытали мирные люди, превращающиеся в военных, но одновременно убеждают в том, что они, после того, как возвратятся к мирному состоянию, не станут поколением потерянным, а все равно будут оставаться победителями, не только историко-фактически, но и нравственно-психически.

Таким образом, «военный» сверхтекст входит в сознание, с которым носители русской культуры воспринимают свое прошлое. Причем, в известной степени, он служит эмоциональный поддержкой для всего народа.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

145

Библиографический список

Источники

1. Ахматова А. А. Стихотворения Ахматовой. М.: АСТ, 2006.

2. Богомолов В.Г. Иван, Зося: повести. М.: Детская литература, 1981.

3. Бродский И. А. На смерть Жукова. [Электрон. ресурс]. – Режим доступа:

http://libverse.ru/brodskii/na-smert-zhykova.html

4. Окуджава Б. Ш. Булат Окуджава – Стихотворения. СПб: Академический проект, 2001.

5. Варламов А. Алексей Толстой: Биография. М.: ЭКСМО, 2009.

6. Васильев Б. А зори здесь тихие. [Электрон. ресурс]. – Режим доступа:

http://militera.lib.ru/prose/russian/vasilyev1/01.html

7. Твардовский А. Т. Василий Теркин. Стихотворения. Поэмы. М.: ЭКСМО, 2012.

8. Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. М.: АСТ, 2007.

9. Друнина Ю. М. Юлия Друнина – Избранные произведения в двух томах. М.: Худож.

лит., 1981.

10. Зиновьев А. А. Русская судьба, исповедь отщепенца. М.: Центрполиграф, 1999.

11. Катаев В. П. Сын полка. М.: ЭКСМО, 2012.

12. Кульчицкий М. В. [Электрон. ресурс]. – Режим доступа:

http://atimopheyev.narod.ru/KulchitskiyMihail/KulchitskiySamoeTakoe.html

13. Окуджава Б. Ш. Булат Окуджава: Стихотворения. СПб.: Академический проект, 2001.

14. Слуцкий Б. А. Борис Слуцкий: стихотворения. М.: Художественная литература, 1989.

15. Твардовский А. Т. Василий Теркин. М.: ЭКСМО, 2007.

16. Твардовский А. Т. И дорога до смерти жизнь: стихи, поэмы. М.: Русская книга, 1999.

17. Честь имею, Россия: сборник стихотворений. / Сост. Бобров. А. А. М.: Директ-Медия, 2015.

18. Шолохов М. А. Судьба человека: главы из романа, рассказы, очерки. СПб.: Азбука-Аттикус, 2015.

19. Шолохов М. А. Собрание сочинений, т. 8: Рассказы, очерки, фельетоны, статьи, выступления. М: Гослитиздат, 1960.

20. Шолохов М. А. Тихий Дон. М.: ЭКСМО, 2010.

21. Самойлов Д. Давид Самойлов: стихотворения и поэмы. Ростов на дону: Феникс, 1999.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

146

22. Симонов К. М. Жди меня: сборник – к 60-летию великой победы. М.: ЭКСМО, 2004.

23. Сурков А. А. Сурков А. А.: Собрание сочинений в четырех томах. М.: Худож. лит., 1978.

На русском языке I. Монографии

24. Агеносов В. В. Русская литература ХХ века. М.: Дрофа, 2004.

25. Алешка Т. В. Русская литература первой половины XX века: 1920–1950-е годы.

Минск: БГУ, 2009.

26. Андреев А. Н. Целостный анализ литературного произведения. Мн.: НМЦентр, 1995.

27. Бочаров А. Г. Военная проза // Современная русская советская литература: в 2 ч. М.:

Просвещение, 1987.

28. Великая Отечественная война в советской литературе: Межвузовский сборник научных трудов / Отв. ред. С. И. Шешуков. – М.: МГПИ им. Ленина, 1985.

29. Галанов Б. Е. Валентин Катаев. Размышления о Мастере и диалог с ним. М.:

Художественная литература, 1989.

30. Гаспаров Б. М. Литературные лейтмотивы. Очерки по русской литературе ХХ века.

М.: Издательская фирма «Восточная литература», 1993.

31. Гордович К. Д. История отечественной литературы ХХ века. СПб.: Издательство

«Петербургский институт печати», 2005.

32. Гулыга А.В. Русская идея и ее творцы. М.: ЭКСМО, 2003.

33. Демидович Т. В. Традиции русской прозы в советской литературе о войне. Lambert Academic Publishing, 2013

34. Добренко Е. Политэкономия соцреализма. М.: Новое лит. обозрение, 2007.

35. Есин А. Б. Принципы и приемы анализа литературного произведения. М.: Флинта, Наука, 2000.

36. Зинченко В. П., Мещеряков Б. Г. Большой психологический словарь. М.: АСТ, 2008.

37. Карнацевич В. Л. 100 знаменитых харьковчан. Украина: Фолио, 2014.

38. Катанян В. В. Прикосновение к идолам. М.: Захаров-Вагриус, 1997.

39. Ковалев Д. М. Кульчицкий Михаил – Рубеж. Стихи. М.: Молодая гвардия, 1973.

40. Кожевников В. М., Николаев П. А. Литературный энциклопедический словарь. М.:

Сов. энциклопедия, 1987.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

147

41. Кременцова Л. П. Русская литература ХХ – Начала ХХI века в 2-х томах, т. 1: 1917–

1940-е годы. М.: Издательский центр «Академия», 2009.

42. Кременцова Л. П. Русская литература ХХ – Начала ХХI века в 2-х томах, т. 2: 1950–

2000-е годы. М.: Издательский центр «Академия», 2009.

43. Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н. Современная русская литература: в 3-х томах Кн. 1: Литература «Оттепели» (1953-1968). М.: Эдиториал УРСС, 2001.

44. Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н. Современная русская литература: в 3-х томах Кн. 2: Семидесятые годы (1968-1986). М.: Эдиториал УРСС, 2001.

45. Лосев В. В. Русские поэты XX века. М.: Флинта, 2009.

46. Некрасов В. П. В окопах Сталинграда: повесть, рассказы / предисл. Бакланова. Г. Я.

М.: Худож. лит., 1990.

47. Платонов О. А. Святая Русь: большая энциклопедия русского народа, русская литература. М.: Институт русской цивилизации, 2004.

48. Рябинина Н. В. Изучаем историю русской литературы XX века. М.: Флинта, 2012.

49. Силантьев И. В. Поэтика мотива. М.: «Языки славянской культуры», 2004.

50. Скатов Н. Н. Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги:

биобиблиографический словарь. М.: ОЛМА-ПРЕСС Инвест, 2005.

51. Смирнова С. В. Неразгаданный Шолохов – к 110-летию со дня рождения писателя М.

А. Шолохова: Информационно-библиографическое досье. Волжский: МБУ МИБС, Центральная городская библиотека, Информационно-библиографический отдел, 2015.

52. Томашевский Б. В. Теория Литературы. Поэтика. М.: Аспект Пресс, 1999.

53. Топер, П. М. Ради жизни на земле. Литература и война. Традиции. Решения. Герои:

Монография / П. М. Топер. – М.: Сов. писатель, 1985.

54. Фортунатов В. В. Отечественная история. СПб.: Питер, 2009.

55. Хализев В. Е. Теория литературы. М.: Высшая школа, 2002.

II. Статьи

56. Александрова М.А. 1812 год в творческом сознании писателей фронтового поколения // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. 2013. № 1. С.11–

14.

57. Афанасьева А. И., Меркушин В. И. Великая Отечественная война в исторической памяти россиян. // Социологические исследования. 2005. № 5. С.11–22.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

148

58. Беляков С. Автомат в руках ребенка: историческая правда и мифология войны.

[Электрон. ресурс] – Режим доступа: http://magazines.russ.ru/ural/2005/5/be19.html.

59. Данилова Н. Ю. Право матери солдата: инстинкт заботы или гражданский долг? //

Семейные узы: модели для сборки. / Под ред. Ушакина. С. А. М.: НЛО, 2004. C. 188–

210.

60. Жевняк Л. И. Поэзия Юлии Друниной как ценность поэтического наследия фронтового поколения великой отечественной войны // Теоретические и методологические проблемы современного образования. М.: Спецкнига, 2011. С. 103–

105.

61. Зверева Г. Дискурс войны в популярной литературе современной России// Популярная литература. Опыт культурного мифотворчества в Америке и в России. М. 2003,.

С.94–108.

62. Кирдянова Е. Р. Категория лейтмотива в историческом освещении (интерпретация категории лейтмотива в научном дискурсе) // Вестник Нижегородского университета. 2003. № 2. С. 171–183.

63. Коткин С. Советский Союз в межвоенном цивилизационном контексте // Мишель Фуко и Россия. СПб: Летний сад, 2001.

64. Котовчихина Н. Д. Современный мир и творчество Михаила Шолохова. // Вестник Московского государственного гуманитарного университета им. М.А. Шолохова.

2010. № 3. С.12–20.

65. Кузьменкова, Н. В. Какое слово горькое-война. Библиотечный вестник. Вып. 8/МУК СРЦБ; сост., набор, верст-ка ИС Джиган; тиражирование АН Соболева–Белый Яр, 2005. С. 4–12.

66. Кукулин И. В. Живая боль незнаменитых войн // Новое лит. обозрение. 2002. № 55.

С.313–316.

67. Кукулин, И. В. Регулирование боли (Предварительные заметки о трансформации травматического опыта Великой Отечественной / Второй мировой войны в русской литературе 1940-1970-х годов) // Неприкоснвенный запас. 2005. № 2-3 (40-41). С. 324–

336.

68. Лев А. А. Михаил Кульчицкий: «По пахоте пехота» // Красный век. Эпоха и ее поэты.

В 2 книгах. М.: «Прозаик», 2009. С. 598.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

149

69. Литвиненко Н. А. О рассказе М. А. Шолохова «Наука ненависти»: звонит колокол. //

Вестник Московского государственного гуманитарного университета им. М.А.

Шолохова. 2009. № 4. С. 24–31.

70. Литовская М. А. Воюющие дети в русской литературе первой половины ХХ века //

Homo Militaris: Литература войны и о войне. История, мифология, поэтика. Калуга:

КГУ им. К.Э. Циолковского, 2010. С. 93–99.

71. Литовская М. А. «Потешное войско» в русской литературе 1930-х годов // Мальчики и девочки: Реалии гендерной социализации. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2003.

С. 328–337.

72. Лихачев Д. С. Лев Толстой и традиции древней русской литературы // Лихачев Д. С.

Избр. Работы в 3 Т. М.: Худож. лит., 1987. Т. 1. 1987. С. 106–131

73. Лю Я. «Судьба человека»: реализм или символизм. // Русский литературный язык в контексте современности: Материалы II Всероссийской научно-методической конференции. / Под ред. В. Н. Артамонов. Ульяновск: УлГТУ, 2012. С. 123–130.

74. Медин Р. Н., Огородник С.И. Психологическое обеспечение адаптации к службе военнослужащих по призыву // Актуальные вопросы современной психологии:

материалы III междунар. науч. конф. Челябинск: Два комсомольца, 2015. С. 58–60.

75. Михель Д. В. Мужчины, мальчики и поле боя // Гендерные исследования. 2002. №6. С.

133–149.

76. Никонова О. Женщины, война и «фигуры умолчания» // Неприкосновенный запас.

2005. № 40-4. С. 282–289.

77. Пастушков А. В. Актуальные проблемы социально-психологической адаптации военнослужащих в вооруженных силах российской федерации // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. СПб:

2007. №33. С. 378–381.

78. Рябов О. В. «Россия-матушка»: история визуализации // Национальная идентичность России и демографический кризис: Материалы Всероссийской научной конференции.

М.: Научный эксперт, 2007. С. 753–755.

79. Роднянская И. В. Лейтмотив // Краткая литературная энциклопедия. Т. 4. М.:

Советская энциклопедия, 1967. С.101–102.

80. Савицкая Т. В. Традиции Л. Толстого в военной прозе (В.П. Астафьев «Пастух и пастушка») // Молодой ученый. 2012, №1. Т. 2. С. 25–27.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

150

81. Сальникова А. А. И они хотели воевать: русские девочки и Первая мировая война 1914 – 1918 гг. // Сальникова А.А. Русское детство в ХХ веке: История, теория и практика. Казань: Казанский гос. ун-те, 2007. С. 191–213.

82. Скрипова О. А. Образ фронтовой молодости в поэзии Юлии Друниной //

Филологический класс. 2010. № 23. С.55–57.

83. Хрящева Н. П. «Этот запах был таким же» (Ситуация возвращения с войны в рассказах 1940–80-х годов). // Филологический класс. 2010. № 23. С. 58–62.

84. Цуриков Н. Дети эмиграции. Обзор 2400 сочинений, учащихся в русских эмигрантских школах на тему «Мои вспоминания» // Дети эмиграции: воспоминания.

Сб. статей. под ред. проф. Зеньковского В. В. М.: Аграф, 2001. С. 24–135.

85. Щеблыкин И. П. Тип художественного повествования в «тихом доне» М. А.

Шолохова. // Вестник Московского государственного гуманитарного университета им. М.А. Шолохова. 2009. № 1. С. 28–33.

86. Щелков Л. Н. Мотив // Введение в литературоведение. Литературное произведение:

основные понятия и термины.М.: 1999. С. 202–208.

III. Диссертации и авторефераты диссертаций

87. Аристов Д. В. Батальная проза 2000-х гг.: традиции и трансформации. Кандидатская диссертация. Пермь: Пермский государственный гуманитарно-педагогический университет, 2012.

88. Ершова Н. В. Трагический герой в творчестве М. А. Шолохова и В. М. Шукшина: По романам «Тихий Дон» и «Я пришел дать вам волю». Автореферат дис. … канд.

филолог. наук: Липецк, 2002. [http://www.lib.ua-ru.net/diss/cont/327021.html]

89. Иванов Ю. П. Александр Твардовский и русские поэты фронтового поколения:

Проблемы идейно-творческой эволюции. Автореферат дис. … докт. филолог. наук:

СПб, 1999. [http://cheloveknauka.com/aleksandr-tvardovskiy-i-russkie-poety-frontovogo-pokoleniya]

90. Кисель Н. А. Идейно-художественная целостность произведения: «Тихий Дон» М.

Шолохова. Автореферат дис. … канд. филолог. наук: Москва, 2002.

[http://cheloveknauka.com/ideyno-hudozhestvennaya-tselostnost-proizvedeniya]

91. Комирная Н. Ю. Художественная концепция судьбы в «Донских рассказах» М. А.

Шолохова. Автореферат дис. … канд. филолог. наук: Москва, 2005.

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

151

[http://cheloveknauka.com/hudozhestvennaya-kontseptsiya-sudby-v-donskih-rasskazah-m-a-sholohova]

92. Оленский Б. И. Народно-патриотический пафос как стихия света в художественном мире Леонида Леонова: От «Бурыги» до «Русского леса».

Историко-литературный и актуальный контекст. Автореферат дис. … канд.

филолог. наук: Краснодар, 2004. [http://www.dissercat.com/content/narodno-patrioticheskii-pafos-kak-stikhiya-sveta-v-khudozhestvennom-mire-leonida-leonova-ot-]

93. Розенблюм О. М. Раннее творчество Булата Окуджавы: Опыт реконструкции биографии. Автореферат дис. … канд. филолог. наук: Москва, 2005.

[http://www.dissercat.com/content/rannee-tvorchestvo-bulata-okudzhavy-opyt-rekonstruktsii-biografii]

94. Поль Д. В. Универсальные образы и мотивы в реалистической эпике М.А. Шолохова.

Автореферат дис. … докт. филолог. наук: Москва, 2008.

[http://cheloveknauka.com/universalnye-obrazy-i-motivy-v-realisticheskoy-epike-m-a-sholohova]

95. Хасанова Г. Ф. Военная проза конца 1950-х – середины 1980-х гг. в контексте литературных традиций. Автореферат дис. … канд. филолог. наук: Брянск, 2009.

[http://www.dissercat.com/content/voennaya-proza-kontsa-1950-kh-serediny-1980-kh-gg-v-kontekste-literaturnykh-traditsii]

На китайском языке I. Монографии

96. 李毓榛主編，《二十世紀俄羅斯文學史》，北京：北京大學出版社，2000。

97. 汪宏倫主編，《戰爭與社會：理論、歷史、主體經驗》，臺北：聯經出版社，2014。

98. 阿格諾索夫主編，淩建侯等譯，《二十世紀俄羅斯文學》北京：中國人民大學出版社，

2001。

99. 哈利澤夫，周啟超等譯，《文學學導論》，北京：北京大學出版社，2006。

100. 劉文飛，《插圖本俄國文學史》，北京：北京大學出版社，2010。

II. Статьи

101. 吳萍，〈從英雄主義到人道主義——蘇聯反法西斯戰爭文學的嬗變〉，《俄羅斯文藝》，

第1 期，2015。

102. 武艷玲，〈淺談蘇聯戰爭文學的歷史演變〉，《吉林師範大學學報》，第5 期，2003。

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

152

103. 侯丹，〈戰火中的「喀秋莎」：談衛國戰爭文學中的女性形象〉，《文藝理論與批評》，

第4 期，2015。

104. 唐若石，〈蘇聯衛國戰爭文學主題的演變〉，《閩江學院學報》，第5 期，1999。

105. 孫麗紅，董小川，〈衛國戰爭時期的蘇聯女兵初探〉，《歷史教學問題》，第4 期，2015。

106. 翁義欽，〈衛國戰爭題材小說創作傾向的變遷〉，《蘇聯文學》，第3 期，1985。

107. 許賢緒，〈當代蘇聯文學對衛國戰爭寫法的變化〉，《上海外國語學院學報》，第1 期，

1981。

108. 榮潔，〈肖洛霍夫研究史——20 世紀 50 年代前蘇聯的肖洛霍夫研究〉，《外語學刊》，

第5 期，2015。

109. 黎皓智，〈蘇聯衛國戰爭文學的藝術歷程〉，《外國文學評論》，第3 期，1995。

III. Диссертации

110. 王英權，〈肖洛霍夫戰爭題材作品的人道主義思想研究〉，吉林：吉林大學俄國語文

學系碩士論文，2013。

111. 和鳳娟，〈俄羅斯衛國戰爭散文中的女性形象典型〉，西安，西安外國語大學俄語語

言文學系碩士論文，2015。

112. 孫中文，〈蘇聯衛國戰爭文學研究〉，遼寧：遼寧師范大學比較文學與世界文學系碩

士論文，2008。

113. 楊星明，〈《這里的黎明靜悄悄》藝術特色研究〉，內蒙古：內蒙古師範大學俄語語言

文學系碩士論文，2015。

114. 楊婷婷，〈二十世紀俄羅斯戰爭歌曲中的語言世界圖景〉，臺北：國立政治大學斯拉

夫語文學系碩士論文，2001。

На английском языке I. Монографии

115. Black, J. War: A Short History. London: Bloomsbury Academic, 2009.

116. Hunt N. C. Memory, war and trauma. UK: Cambridge University Press, 2010.

117. MacKay, M. The Literature of World War II. UK: Cambridge University Press, 2009.

118. Wachtel, A. B., Vinitsky I. Russian Literature. UK: Polity Press, 2009.

119. Zimbardo, P. The Lucifer Effect: Understanding How Good People Turn Evil. New York:

Random House Publishing Group, 2007.

Интернет-источников исследовательского материала с электронными версиями

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

153

120. Данилова Н. (2003). Разные мужественности в современной военной литературе [Электрон. ресурс] – Режим доступа: http://www.reec.uiuc.edu/srl/masculinities/danilova.htm 121. Красиков М. «Строка, оборванная … пулей»? Судьба наследия Михаила

Кульчицкого как зеркало нашей эпохи. [Электрон. ресурс]. – Режим доступа:

http://kharkovhumanit.narod.ru/Esse2.html

122. Переслегин С. Б. Альтернативная история как истинная система. [Электрон.

ресурс]. – Режим доступа: http://www.igstab.ru/Books/Alternat-1.htm.

123. Письма войны. [Электрон. ресурс]. – Режим доступа: http://www.world-war.ru/category/pisma-s-fronta/

124. Смирнова Г., Сидорова Н. Исполнилось 70 лет со дня первой публикации рассказа М. А. Шолохова «Наука ненависти», 2012. [Электрон. ресурс]. – Режим доступа:

http://www.sholokhov.ru/museum/News/2012/n711/

125. Харьковский поэт Михаил Кульчицкий. [Электрон. ресурс]. – Режим доступа:

http://www.shukach.com/ru/node/8938

‧ 國

立 政 治 大 學

‧

N a tio na

l C h engchi U ni ve rs it y

154

‧

‧

‧

‧

‧

‧

‧

‧

‧

‧

‧

‧

‧

‧

‧

‧

‧

‧

‧

‧

‧

‧

‧

‧

‧

‧

在文檔中 角色的轉換與衝突：二十世紀四O——六O年代俄羅斯衛國戰爭文學中「成為戰士」之主題研究 - 政大學術集成 (頁 30-0)